Жизнь геолога Лаломова (старшего)

Валериан Лаломов с Артуром. Из архива Александра Лаломова.

Мой отец, Валериан Александрович Лаломов, родился 23 декабря 1912 в г. Нытва Пермской губернии. О происхождении фамилии: сам отец считал, что фамилия происходит от корня «лом», «ломовой», что характеризует крупных и сильных людей. Есть аналогичные фамилии — Валомов, Заломов. Но в Интернете нашёл другую версию происхождения — от старинного русского названия рубина/яхонта — «лал».

Для Пермской губернии такая версия выглядит вполне правдоподобно, именно в тех краях расположены уральские копи драгоценных камней, в том числе и рубинов и изумрудов. Возможно, кому-то из предков повезло с рубинами, отсюда и пошла фамилия. То есть, династия геологов Лаломовых (а она включает уже три поколения — отец, я и мой старший сын Дмитрий) имеет очень глубокие корни.

После революции семья переехала в Канск, потом в Красноярск. Никаких воспоминаний о революции и гражданской войне у отца не осталось, за исключением того, как он рубил крапиву своей маленькой деревянной саблей, которую сделал ему отец. В годы НЭПа дед открыл в Красноярске мастерскую по ремонту сельскохозяйственной техники, и это время осталось в памяти отца изобилием всяческих продуктов, которыми расплачивались крестьяне. Когда НЭП стали сворачивать, дед напрямую не пострадал, но мастерская была закрыта, и пролетарское происхождение отца было основательно подпорчено, что потом сказалось на его судьбе.

В 1932 году отец поступил на геологический факультет Томского Университета, который закончил в 1937 году. По окончании его собирались оставить в аспирантуре, но потом на его место приняли аспиранта с более правильным пролетарским происхождением, что сильно разозлило отца. В какой-то момент он почувствовал к себе интерес со стороны «органов», но тут на глаза ему попалось объявление о вербовке геологов на Колыму, где тогда разворачивались работы на золото, и отец, недолго думая, подписал контракт и уехал в Магадан добровольно.

Колыма

Осенью 1937 он прибыл пароходом в бухту Нагаева, где строительство города и порта тогда ещё только разворачивалось, и поступил в распоряжение геологической службы Дальстроя. Весною 1938 года он возглавил работу геологической партии, которая вела съёмку в районе Талая—Атка—Мякит.

С этим периодом его работы связана серия «колымских рассказов», которые я в школьные годы слушал, преимущественно, вечером у костра во время наших многочисленных походов и поездок на рыбалку.

В первый сезон работа у отца шла не очень гладко, набранный в партию разношёрстный персонал работать не сильно стремился, а порою и не умел. Нравы в Дальстрое были суровые, невыполнение плана могло иметь самые серьёзные последствия, пришлось самому «впрягаться на полную катушку», и план работ был, хотя и ценой больших усилий, но всё-таки выполнен.

Если геологический персонал в партии был вольнонаёмный, то рабочих приходилось набирать на «зонах». Перед вторым сезоном отец с припасённой флягой спирта заранее отправился к начальству зоны, и попросил пригласить для беседы воровского авторитета из «ссучившихся».
Для тех, кто незнаком с «лагерной» иерархией, надо пояснить, что заключённые в лагерях делились на «воров», которые отказывались работать и вообще как-либо сотрудничать с лагерной администрацией и государством, и «сук», которые были согласны работать. Это были как бывшие, «ссучившиеся» воры, нарушившие воровские законы, так и простые мужики, не относящиеся к воровскому миру. Между «суками» и «ворами» велись постоянные войны. Сейчас об этом можно найти массу литературы и фильмов.

Понятно, что рабочих в партии набирали из «сук», оформляли им расконвойный режим, осенью возвращали на зону по акту, но лето они работали практически как свободные люди, не под винтовкой — били шурфы и канавы, ходили в маршруты, нормально питались, и попасть на лето в геологическую партию считалось за большую удачу.

Так вот, привели к отцу невысокого сухонького пожилого зека, «дедушку». Отец вначале даже засомневался — не разыгрывают ли? Но его заверили, что это тот, кто ему нужен. Он объяснил Дедушке, что берёт его на лето в партию завхозом, и надо набрать десяток крепких ребят, которые будут вкалывать и не будут волынить и бакланить.

О своём решении отец позже не сожалел: он передал Дедушке ведение всех хозяйственных дел партии и продуктовый склад (кроме спирта). По утрам выдавал Дедушке наряды на работу, и большие крепкие ребята беспрекословно шли выполнять задание.

О спирте. Отец периодически проверял целостность пломбы на фляге, но потом заметил, что фляга как-то сильно полегчала. Как выяснилось, рабочие шилом проткнули отверстие, и отлив спирта, замазывали его смолой.

Поскольку геологи Дальстроя имели воинские звания, то отцу, как офицеру, положен был денщик. Отец воспользовался этим и оставил Дедушку на зиму при себе. Как-то один раз пришёл домой, повесил шубу в прихожей, через какое-то время выглянул — а шубы нет (двери в посёлке не запирались). Он вызывает Деда к себе: «Ребята ваши, что, совсем нюх потеряли?». «Ах, засранцы!» — всплеснул руками Дед — «ну я им устрою!». Через полчаса отец выглянул в прихожую — шуба на месте.

Работа в тайге была опасная и тяжелая, и не только потому, что не было ни вездеходов, ни вертолётов, ни радиосвязи. Серьёзную опасность представляли беглые зеки, которые летом, когда уже можно прокормиться рыбой, грибами и ягодами, уходили в тайгу, а с первыми морозами возвращались в лагеря, получали к своим немалым срокам +5 лет за побег, и тянули на зоне до следующей весны.

А вот геологическая партия для таких беглых групп была как подарок судьбы и какая-то надежда на успешный побег с Колымы: продукты, оружие, документы, одежда, палатки, лошади — всё, о чём беглый зек может только мечтать! Поэтому работать приходилось с осторожностью, в полувоенном режиме, выставлять охрану базы и всегда иметь оружие под рукой. Как-то раз это спасло партию. Вернее — спасла собака.

Вернулись на базу после многодневного маршрута, промокли, устали, выпили бражки и уснули все, в том числе — и выставленный часовой. И вот ночью собака отца вдруг полезла своим холодным носом к нему в спальник. Отец сначала отмахнулся от неё, потом швырнул сапогом — не унимается. Спросонья, разозлившись, отец схватил винтовку, и тут собака с рычанием бросилась в кусты. По её рыку отец понял, что это что-то серьёзное. В кустах раздался лай, потом крик человека, потом — выстрел из охотничьего ружья дробью по палатке. Мгновенно все проснулись, кто схватился за топор, у кого было оружие — откинул стенку палатки и открыл огонь веером в темноту. Когда немного рассвело — пошли смотреть — что там такое?

Нашли одного мёртвого, одного раненного, и одного держала собака. Она его здорово потрепала, но и её тоже полоснули ножом. С тех пор отец почти всю оставшуюся жизнь держал собак, независимо от складывающихся обстоятельств.

Привели «пленных» на базу, отец сел на лошадь и поехал на трассу в ближайшую зону. Когда вернулся вместе с ВОХРовцем, мертвы были все трое. «Этот» — говорят — «от ран умер, а этот — при попытке к бегству». В общем, эпизод «сучье-воровской» войны: если бы нападающим дыхнула удача, то они тоже бы никого не пожалели — ни вольных, ни расконвойных зеков.

Был у отца трагический эпизод. Шёл он многодневным маршрутом с рабочим-зеком. Рабочий впереди с основным грузом, отец — с геологической сумкой и молотком. Время обедать. Посмотрел отец вокруг — полянка, ручей, место хорошее, и крикнул рабочему, который уже в полсопки поднялся, чтобы оставил рюкзак, взял хлеба, тушёнки, и спускался вниз, пообедать. Тот сначала, вроде бы, всё понял, взял продукты, стал спускаться, и на полдороги вдруг кидает хлеб и банки об землю, выхватывает нож, и с криком: «Ты что, падла, издеваешься надо мной?», бросается на отца. Отец сначала словами его вразумить пытался, потом — прикладом карабина, но когда тот полоснул отца ножом по руке (шрам на всю жизнь остался), застрелил.

От властей отцу за это ничего не было, жизнь зека, тем более, ножичком баловавшегося, недорого ценилась: написал объяснительную, составили акт и закрыли дело. Но осенью, когда партия работу закончила, и все вместе ликвидировали остатки спирта, сказали ему зеки, что за этот инцидент совесть его может быть чиста. Что был на него зековский суд, с защитником и обвинителем, и признали они, что действовал он правильно. Важную роль сыграло то, что звал его отец не работать, а есть. А еда — святое! Про то, что было бы в случае обвинительного заключения зековского суда, деликатно промолчали.

В 1939 году партия отца сделала важное открытие — Хетинское оловянное месторождение касситерит-сульфидной формации. Олово в те годы было в большом дефиците, как писал Олег Куваев — чуть ли не единственным источником были дореволюционные консервные банки (на самом деле, были небольшие месторождения в Забайкалье). Первое крупное месторождение на Чукотке (Валькумей) было открыто Рохлиным в 1940 году. Добывать Хетинское месторождение стали сразу же, без разведки и подсчёта запасов, поэтому отчёт отца, который я нашёл в геофонде Чаунской ГРЭ в Певеке, оказался чуть ли не единственным описанием месторождения, которое в первый же год дало 4 годовых плана Дальстроя по олову. Кто-то получил за него орден Ленина, в сборнике «Рудные месторождения СССР», вышедшем в 1978 году, первооткрывателем Хетинского месторождения назван начальник геологической службы Дальстроя В.А. Цареградский. По другим данным, первооткрывателем Хетинского месторождения считается начальник Тенькинского ГРУ Борис Флеров.

О начале войны отец узнал только в конце августа 1941, когда его партия работала в дальней тайге без рации, вездеходов и вертолётов. Ещё по весне забросились в район работ, и по осени должны были самостоятельно выбираться то ли сплавом, то ли лошадьми. Мимо гнал эвенк оленей, самокрутки крутил из свежей газетки, еле выпросили у него почитать. Почитали — и волосы дыбом: война идёт, немцы уже под Смоленском.

Выбрался из тайги, написал отчёт, сдал дела и подал заявление добровольцем на фронт. Собралась у них группа человек 6–8, добрались до Владивостока, у каждого по мешку денег (геологам в Дальстрое хорошо платили) — а зачем они на фронте? Зашли в какой-то крутой ресторан как были, чуть ли не в ватниках, пачку денег метрдотелю, чтобы посетителей побыстрей выпроводил и двери закрыл, ну и давай оттягиваться по полной. На третий день все запасы спиртного прикончили, пришлось в соседний ресторан за выпивкой посылать. Про девушек «с пониженной социальной ответственностью» отец ничего не рассказывал, но, думаю, и без этого не обошлось.

Прогуляли свои накопления, «сдались» в военкомат, погрузились в эшелон и отправились на фронт. Где-то на полпути их застал приказ Сталина о брони для работников важных промышленных специальностей, к которым относились и геологи: было ясно, что война приняла затяжной характер, и её исход будет зависеть от скорости восстановления и развития экономики.

Вклад Колымского золота в Победу был огромен (что ничем не преуменьшает значение других отраслей): экономически день работы колымских приисков компенсировал день военных затрат, и рубль не рухнул только потому, что был обеспечен добытым, в основном, на Колыме золотым запасом.

Конкретный вклад отца оценить трудно, тем более, что занимался он в основном геологическим картированием, создавал основу для поисков, которые вели уже другие. Хотя, пусть и не очень большое, но крайне важное в тот момент Хетинское месторождение дефицитного стратегического олова наверняка сыграло свою роль в обеспечении промышленности в предвоенное время.

Так вот, выходит приказ правительства о бронировании работников стратегических отраслей промышленности (вплоть до возвращения их с фронта), группу колымских геологов снимают с эшелона в Красноярске и отправляют обратно. К весне 1942 отец снова очутился в Магадане, выслушал нравоучительную сентенцию Цареградского («Валериан, я ведь тебя предупреждал — не дёргайся, а ты меня не послушал. Ладно, прокатился, отдохнул, проветрился — теперь за заботу»), получил задание — и снова в тайгу.

На Колыме отец проработал до 1943 года, после чего в приказном порядке был переведён в Хабаровск, в Приморзолото. Позже работал на Алдане по горному хрусталю. Насколько это сырье в те годы было дефицитным и важным для радиоэлектроники, говорит то, что любое количество горного хрусталя, обнаруженное в процессе поисков или разведки, извлекалось сразу же. Кстати, и сейчас информация по оптическому кварцу засекречена.

В 1938 году семья отца (отец, мать, сёстры Лёля и Тамара, а также младший брат Вадим) в недобрый час перебралась из Красноярска в Оршу, и оказались в оккупации. Им довелось пережить первый удар «катюш» по оршинскому железнодорожному узлу. С этим событием связана гибель Вадима: немцы согнали горожан на восстановление путей. Очевидцы рассказывали, что один немец, подгоняя, пнул Вадима, у которого в этот момент в руках был топор. Вадим зарубил немца топором, и тут же был застрелен. Ему было 15 или 16 лет.

Коллаж: портрет отца с натуры, а брата Вадима — с фотографии. Рисовал рабочий отца, осужденный за фальшивомонетчество. Из архива Александра Лаломова.

Муж старшей сестры отца погиб в партизанском отряде, прикрывая отход. Дед погиб в 1944 году при обстреле в период освобождении Орши. В общем, из мужчин в семье отца в живых остался он один. (У моей матери в октябре-декабре 1941 на фронте без вести пропали оба брата — Степан и Василий, в живых из мужчин семьи матери один дед остался, которого по возрасту на фронт не взяли).

После освобождения Орши отец приехал туда и разыскал мать и сестёр. Они жили в страшной нищете, голодали, мать побиралась на базаре. Он рассказывал, как пришли они с матерью на рынок, она стала выбирать мясо, а её не воспринимали всерьёз, потому как знали как базарную нищенку. И тут из-за её спины появился отец в кожаном американском ленд-лизовском пальто (по нынешним временам — как на БМВ Х6 или Бентли), и приказал отпустить ей всё, что она пожелает. Отец перевёз мать в Красноярск, где к тому времени работал в Красноярском геологическом управлении. Она умерла в 1949 году.

К 1956 году отец переехал в Свердловск (Екатеринбург) на работу в Уральское геологическое управление. Там он познакомился с моей мамой, которая оканчивала юридический институт. Они поженились, и через год, в 1957 году отца с семьей отправили работать от Зарубежгеологии в Чехословакию на месторождение урана.

Отец с матерью, Свердловск, 1956 год. Из архива Александра Лаломова.

Два года, прожитые в Чехословакии, часто вспоминали в нашей семье: высокий уровень жизни, комфорт, чистота и ухоженность городов — для людей из Советского Союза, который ещё только-только начал восстанавливаться после войны, всё это было в диковинку.

Но запомнилось также и не очень благожелательное отношение чехов к русским ещё задолго до 1968 года — прямых угроз и опасностей не было, но, узнав, что русский, могли обозвать оккупантом (видимо, под фашистами им жилось лучше). Очень нервно относились к тому, что русские в большом количестве закупали товары широкого потребления, которые тогда отсутствовали в СССР. Сначала семью поселили в отдельном коттедже, но потом они предпочли переселиться в квартиру в большом доме — условия менее комфортные, но зато поближе к своим, русским, так было спокойнее.

К моменту возвращения в СССР мама уже готовилась рожать меня. Им предлагали для этого даже задержаться и родить ребёнка в Чехословакии, но моя мама, патриот своей Родины, пожелала, чтобы её ребёнок родился на советской земле. Более того, прибыв на поезде в Москву, она первым делом направилась в сердце Родины, на Красную площадь, к мавзолею. Вот там я чуть было и не родился. Когда мама почувствовала схватки, отец подхватил её на руки, вынес с площади, схватил такси и отвёз в роддом. Так я стал москвичом (по паспорту). В 1991 году, после Чукотки, я перебрался в Москву «на постоянку», но это совсем другая история.

Своего жилья в Свердловске у нас не было, жили на съёмной квартире, и в 1961 году отец завербовался в Якутию, на Алдан, где 5 лет проработал главным геологом Северо-Тимпттонской (?) партии. С этим периодом связаны мои первые воспоминания — паводок на Алдане, затопивший посёлок, где мы жили (Укулан), детский сад, сделанная отцом ледяная горка, поход с отцом на охоту на уток и тд… Когда удалось скопить денег, родственники матери из Уфы предложили выкупить «горящую» трёхкомнатную кооперативную квартиру, так в 1966 году мы очутились в Уфе. Последнее место работы отца — нефтяной научно-исследовательский институт (УфННИИ). Летом 1966 отец взял меня в мою первую экспедицию, на полевые работы, которые проходили на юге Башкирии, на реке Большой Ик. В 1968 году отца очень сильно прихватила язва желудка, состояние было очень тревожное, но операция прошла успешно, отец воспользовался северным стажем и вышел на пенсию.

Но сидеть дома он не собирался. Положение Уфы на границе горной части Южного Урала и степей Предуральского прогиба давало много возможностей для разных путешествий, и мы большую часть моих летних каникул проводили на рыбалках на степном озере Аслы-куль и сплавах по рекам Белая, Уфа, Сим, Лемеза, Дема. Третьим участником наших поездок была восточно-европейская овчарка Артур – чемпион породы, победитель и призёр многочисленных соревнований и выставок не только в Уфе, но и по всему Южному и Среднему Уралу. Артур был вторым сыном отцу, а мне — братом. Он не только согревал меня во время наших ночёвок на рыбалке, но и участвовал вместе со мной в многочисленных разборках «район на район», которые были весьма популярны у молодёжи Уфы в 70-е годы. Когда в 1976 году я окончил школу и поехал учиться в Ленинградский университет, отец путешествовал вдвоём с Артуром.

Валериан Лаломов с Артуром. Из архива Александра Лаломова.

Зимой отец тоже не бездельничал, а жил активной общественной жизнью: вёл секцию молодняка в городском клубе собаководства (выращивание и воспитание щенков до 6 месяцев), поэтому с ним были знакомы все молодые собаководы Уфы. Вместе с Артуром участвовал в рейдах «добровольной народной дружины» (ДНД). Местная шпана уважала его за строгость и справедливость, которую подкреплял Артур, всегда находящийся у левой ноги («Доброе слово и пистолет убеждают лучше, чем просто доброе слово»). Мифологизированная память о его работе в ДНД сохранилась даже в Интернете.

Был отец и председателем домового комитета, соседи по дому шли к нему с разными проблемами. Жил в нашем доме сосед — мелкий уголовник, пару раз отсидел по хулиганке, за драки, но «на районе» его уголовный авторитет стоял очень высоко. Как-то побил он жену, она укатала его на годик в тюрягу, и вот он вернулся вершить высший суд. Стучат в нашу дверь: «Валериан Александрович, Рафик жену убивает!». Отец пошёл разбираться, вошёл в квартиру, все стоят на площадке, ждут, прислушиваются. Через некоторое время в дверях появляется Рафик, посылает кого-то за водкой. Потом ещё за одной. Потом они вместе, уже прилично выпившие, появляются в дверях, жмут друг другу руки:

— Рафик, она, конечно, сука, но ты мне слово дал, что её не тронешь.

— Александрыч, железно! Это я тебе как старому колымчанину отвечаю!

После этого случая авторитет отца поднялся на недосягаемую высоту.

Отец всегда вёл подвижный образ жизни — зимой ходил на лыжах, летом ездил на дачу на велосипеде. Как-то раз, когда ему было 75 лет, машина притёрла его к поребрику, он упал и сломал коленную чашечку. Ногу восстановили, но двигаться, как раньше, он уже не мог, большую часть времени проводил дома перед телевизором, прибавил в весе, появились проблемы с сердцем. Он чувствовал, что жить осталось недолго, но воспринимал это спокойно, без истерики. Вокруг него царило какое-то умиротворение: когда он сидел на балконе, синички садились ему на руки и плечи.

Ещё задолго до своей кончины он сказал: «Я буду умирать как дуб — до последнего стоять крепко, а потом рухну в один момент». Как сказал — так и получилось. Помню, 21 июня 1992 г. я купил новый телефон, надо было его проверить — и позвонил родителям. Спросил отца про самочувствие, он ответил, что «нормально». А через два часа (около часа ночи) мама позвонила со словами — «Саша, папа умер».

До утра я уже не спал, и первым самолётом вылетел в Уфу. Знакомые, соседи, узнав, что он умер, недоумевали: «Как же так, ведь он вчера вечером ещё с собакой гулял …» Мне и самому не верилось.

Когда его выносили из дома, проводить его собралось больше сотни человек. Большинство из них я даже не знал, но они знали и уважали отца. На кладбище, когда хоронили отца, шёл проливной дождь. Я выпил водки, но так и не запьянел.

Памятник на могиле Валериана Александровича Лаломова. Из архива Александра Лаломова.

Смерть — это всегда больно. Но одно дело, когда человек уходит неожиданно, в расцвете сил, другое — когда он прожил долгую, насыщенную жизнь, когда сделал всё, что хотел, и спокойно подошёл к естественному пределу.

Дай нам Бог так прожить жизнь, и так спокойно встретить её завершение.

Автор: Александр Лаломов.