…Вася Хващевский был типичным представителем обширного подвида российской интеллигенции, которых людская молва метко окрестила — «ни рыба — ни мясо».
Как специалисты, они едва натягивали на тройку с минусом, как мужик-хозяин являли собой полное ничтожество. Ни гвоздя в стену забить, ни каши сварить. Для Колымы, где профессионализм был возведён в ранг культа, они были абсолютно инородны. Более двух-трёх месяцев в этих краях они не задерживались. Те, кто оставались, были целиком и полностью обязаны своим жёнам, которые, проявив упорство, сумели пристроить своих никчёмных муженьков на «бесхребетные» должности: кладовщиков, завхозов, охранников.
Васю, жена сумела пристроить на весьма халявную должность — завхозом дома «Детского творчества». После развала СССР у отдела образования денег на зарплату учителям не хватало, какие тут дома детского творчества, кружки закрыли всё.
Титаническим усилием жена сумела устроить Василия на работу по его самой первой, ещё институтской профессии. Но оказалось, что за эти годы он умудрился забыть даже элементарные технические термины. Спустя всего три дня его не просто уволили, а выкинули вон, как полное убожество.
Осознание своей полной ничтожности было столь унизительно, что Вася впервые в жизни ушёл в долгий запой. Потом четыре года нескончаемых склок, попрёков, скандалов. Жена боролась за мужа всеми мыслимыми и немыслимыми способами, но тщетно.
Вася всё чаще и чаще стал топить «своё горе» в стакане. Но пить в одиночку, невыносимо тяжко. Необходим был такой же горемычный, и тоже незаслуженно обделённый судьбой собутыльник и были нужны деньги. Сначала понемногу, а затем всё больше и чаще, он стал таскать деньги из семейной шкатулки, в которой жена хранила все сбережения. Материальное положение семьи катастрофически ухудшалось. Больше двух, максимум трёх недель, Василий ни на одной работе не задерживался. Стоило ему получить первую зарплату, как он тут же уходил в запой и его выгоняли. Устроить на работу никчёмного мужа, за которым твёрдо закрепилась репутации тихого алкоголика, с каждым разом становилось всё труднее.
Пришла беда, отворяй ворота. Со всей документацией сгорело здание поселковой администрации. Уже четыре месяца как не выплачивалось детское пособие. Стараясь удержаться на плаву, жена устроилась на вторую работу, теперь по вечерам она работала уборщицей. А муж продолжал воровать, такие важные для его семьи рубли на очередную бутылку.
Терпение жены закончилось, и она решительно заявила:
— Всему есть предел. Мне просто надоело решать твои проблемы, кормить, поить, одевать, обстирывать тебя. Ты знаешь, я даже успела сродниться с тем, что мне суждено всю жизнь тащить тебя на своём горбу, и я молчала. Но теперь необходимо сделать выбор. Или здоровье детей, или вечно пьяный и бесстыжий муж. Я выбираю здоровье детей.
Вчера мне пришлось задействовать всех своих подруг, выслушать массу попрёков, но я сумела найти для тебя работу ночным сторожем в гараже большой артели. Это твой последний и единственный шанс остаться в семье. Выбирай сам — дети и семья, или бутылка, третьего тебе уже не дано.
Вася понял, и по-настоящему испугался. Он даже не мог представить себе, как же он сможет жить сам, без постоянства женской опеки.
Продержался он почти месяц. Даже принёс домой в полной сохранности аванс. А потом… Правду говорят в народе: «На шару пьют взахлёб все. И хронические язвенники, и убеждённые трезвенники».
Тот день ничем не отличался от предыдущих. Вася принял дежурство, расписался в журнале, что все замки, пломбы и печати на вверенном ему объекте находятся в полной сохранности. Теперь, надёжно укрывшись под навесом крыльца, от мелкого, но частого дождя, курил, лениво поглядывая на редких в такую погоду прохожих.
Мимо, накрыв голову куском полиэтиленовой плёнке, торопливо прошмыгнул мужичок. Что-то в его облике показалось Василию очень знакомым, и он, даже не зная зачем, окликнул его: «Славик…».
Мужичок резко остановился, и, издав победный клич, ринулся к нему. Поднялся на крыльцо, отбросил в сторону плёнку, светясь от счастья, произнёс:
— На ловца и зверь бежит. Ведь именно тебя я и искал. Мне кореша говорили, что ты в артели сторожем работаешь, а вот в какой именно не сказали.
Вася подозрительно посмотрел на Славика:
— Это с чего бы это, я тебе так срочно понадобился, что ты меня под дождём ищешь?
Славик внимательно осмотрел улицу в оба конца, и лишь убедившись, что ничего подозрительного вокруг них нет, распахнул полы своей куртки. За его поясом торчали две полулитровые бутылки.
— Видишь, какое богатство. Целый литр эстонского технического спирта, а выпить не где, а главное, не с кем.
…За этот «сухой» месяц, в течение которого Василий не взял в рот и грамма спиртного, он с удивлением обнаружил, что жизнь трезвенника, не так уж и плоха. И жена к тебе с вниманием, и дети уже не стараются брезгливо отворачивать свои лица от вечно пьяного отца. Но отказаться от дармовой выпивки?!!! Да супротив этого на Руси ни один мужик не устоит. Не столько для Славика, как для придания твёрдости своему решению отказаться, он сказал:
— Да брось ты, лапшу мне на уши вешать. Сколько лет живу, какой только политуры за последние годы не пил, но такого, чтобы прибалты технический спирт выпускали, да его ещё и пить можно было. Нет, такого я никогда не слышал. Выпьешь — и ногами вперёд, на погост.
…Славик от таких слов чуть ли не подпрыгнул на месте. Но не стал ничего говорить, сердито сопя, открыл бутылку, немножко налил на перила крыльца, поднёс горящую спичку и торжествующе сказал Васе.
— Смотри, какое это пойло. Не технический спирт, а чистая слеза младенца. Жидкость не только горела голубым пламенем, но и после сгорания не оставила жирного пятна. Это означало, что в ней не было примесей масла.
Устоять супротив такого искуса Василий не мог, но, стараясь не показать это, небрежно сказал:
— Сам то я уже месяц, как в глухой завязке, но куда тебе на ночь глядя идти? Да и промок ты до нитки. Пошли в бытовку, так и быть, составлю тебе компанию, но только чуть-чуть, надо же оценить, что это за спирт.
Главное — начать, а дальше всё покатится по накатанной колее…
Пробуждение было болезненным. Из пьяного забытья его вывел сильный удар по почкам, он ещё не успел осознать, что это такое, как удар повторился. Вася открыл глаза, и, устремив взгляд прямо перед собой, попытался сесть. Сквозь пьяный дурман услышал голос.
— Вроде бы проснулся, теперь тащите его во двор и полоскайте в пожарной бочке до тех пор, пока он не начнёт хотя бы немного соображать…
Кто-то подхватил Васю под мышки и грубо поволок. Куда, он понял в тот момент, когда его сунули головой в бочку с водой. Вода была не только холодной, но и вонючей. От возмущения Вася открыл рот, и жидкость ринулась в желудок. В панике он пытался выдернуть своё лицо из этой зловонной бездны. Но чьи-то сильные руки крепко держали его с двух сторон, а кто-то третий окунал голову в бочку. Сколько раз Вася с ужасом осознавал, что это уже конец, и он захлебнётся в бочке. Но каждый раз, в самый последний момент, его выдёргивали из бочки. Чтобы через пару минут, снова окунуть головой в воду. Кончился этот кошмар, лишь после того как его желудок, до предела переполнившись зловонной водой, не стал изрыгать её обратно.
Его крутило, выворачивала наизнанку, но никто ничего не говорил. Но лишь только рвота прекратилась, его вновь окунули в бочку с водой. Потом, как видно для профилактики, вновь врезали по почкам, и Вася рухнул на колени. Постепенно боль отпускала, с его сознания бесследно исчезали остатки пьяного дурмана, и нарастало чувство бешеной злобы.
Кто посмел подвергнуть его такой болезненной экзекуции? Они считают, что он не способен к сопротивлению? Ну нет, не на того напали. Не поднимая головы, он начал судорожно ощупывать землю вокруг себя, ища то, что могло стать оружием его мести. Рука нащупала обломок кирпича, но не успели его пальцы обхватить его, как кто-то наступил сапогом на руку. Болезненно вскрикнув, он поднял голову. Вокруг него стояли люди, а ближе всех председатель артели.
— Раз ищет то, чем сдачи можно дать, значит, очухался, а раз в чувство пришёл, то способен и ответ держать.
— Что же ты, чмо, сотворил? Твоя жена чуть ли не на коленях ползала, умоляла, принять тебя на работу. Я, дурак, пожалел её, взял тебя, и что? Пошли к гаражу, посмотрим, как ты службу свою нёс, алкаш конченный.
Они ещё шли, а у Василия, уже болезненно заныло под ложечкой, от предчувствия нечто ужасающего и непоправимого. Предчувствие его не обмануло.
Замок ворот гаража вместе с пробоем был выдран из створок ворот. А ведь именно в этом отсеке стояли: передвижной сварочный дизель-агрегат САК, и совершенно новенький сварочный трансформатор.
— Ну что, бачат твои очи, до чего тебя твоя любовь к водке довела? Ты хоть представляешь, сколько это стоит? Но ничего, братки тебя быстро просветят. Почему братки? Я, что, идиот в милицию обращаться, суда ждать, да и чем ты свой иск гасить будешь? Нет, на Колыме ныне другие законы, иное правосудие.
Сейчас ты мне напишешь объяснительную — расписку, что, находясь на дежурстве, напился до невменяемого состояния. В результате чего, из подведомственного твоей охране гаража, были похищены сварочный трансформатор, и передвижной дизель-агрегат САК. Ты обязуешься в течение десяти дней, разыскав похищенное имущество, вернуть его в гараж, или полностью выплатить его стоимость.
Не сумеешь, извини, с паршивой овцы хоть шерсти клок. Я передам твою расписку браткам, пятьдесят на пятьдесят. Они за свои пятьдесят процентов из тебя душу вынут, но сумеют выбить весь долг.
Первые двое суток Вася метался по посёлку в поисках Славика, но тот, словно в воду канул. На третьи сутки Славик, сам, окликнул его на улице.
— Вася, друже, привет. Что случилось, мне мужики говорили, что ты меня ищешь, зачем?
Василий радостно бросился к Славику. Наконец-то, он нашёл своего собутыльника, вместе в ту злосчастную ночь пили, значит, двоим и думать, как из беды выбраться.
Захлёбываясь словами и безостановочно матерясь, Вася поведал своему другу, какое несчастье свалилось на их бедные горемычные головушки. Но Славик, всегда такой весёлый и разбитной рубаха-парень, по мере того как Василий поведал об их общей беде, буквально преображался на глазах. Он посуровел лицом, и не то чтобы с иронией, а с явной ехидцей сказал:
— Слушай Василёк, цветочек полевой, ты часом белены не объелся? С какого этого бока я повинен в том, что натворил ты? Кто из нас двоих под свою личную подпись принял дежурство? Я что, тебе насильно спирт в глотку лил? Или не ты, обещая выпить за компанию на донышке, нажрался больше чем я? Да и ушёл я от тебя, когда ты ещё в уме был. Будь хоть раз в жизни мужиком — сам натворил, сам и ответ держи.
По мере монолога Славика, Василий бледнел лицом, по его щекам потекли слёзы, и он жалостным голосом пролепетал:
— Что же мне теперь делать? У меня ведь не то чтобы друга, даже товарища нет, кому можно было бы о своей беде рассказать. Прошу, умоляю тебя, подскажи, что же мне делать. Ведь осталось всего семь дней…
Славик с презрением посмотрел на него, но добивать не стал.
— Братки, это очень серьёзно. Единственное место, где можно ни избежать, а хотя бы на время укрыться от них, это на горе, у поселковских бичей. Но они тебя к себе не возьмут. Зачем им ты, который всю свою жизнь за женской спиной прожил, да ещё с проблемами неурядиц с братками? Остаётся для тебя одно. Сбежать в Магадан, в наглую пойти на грабёж и перейти на лагерное довольствие. Так что извини, не советчик я тебе.
Вася внял совету и стал потихоньку готовить рюкзак. Сборы не были долгими, но делать ноги и бежать в Магадан, он не спешил. У него появилась пусть и очень подлая, но всё же надежда.
Он по-прежнему каждый вечер брал приготовленный женой «тормозок» и уходил «на работу», коротать ночь в одном из крайних домов горы.
То, что бичи незаметно, но пристально отслеживают всё происходящие вокруг, Вася убедился на вторую ночь своего «ночного дежурства». Вроде бы и поднимался он на гору незаметно, и прошмыгнул в пустой дом словно мышка, а двое бичей вычислили его очень быстро.
Зашли, поздоровались, сели напротив него, закурили, и без всякого предисловия, задали вопрос: «Кто он, и от кого скрывается на их горе».
Вася опешил, но тут же взяв себя в руки, начал придумывать на ходу чудовищную ложь, да такую, что сам потом удивился. Как же всё у него, так складно получилось — мол, не скрывается, не прячется он, а место себе на зиму присматривает. Жена и раньше ему рога наставляла, а теперь совсем обнаглела. Специально устроила его ночным сторожем в гараж артели, но лишь он за порог, на работу, пред той артели на его место. Вот он и надумал, как только деньги за два последних месяца получит, обещали в конце недели дать, уйти из семьи. А куда ему, кроме горы идти? Вот он и подбирает себе место.
Мужики горячо стали склонять на все лады неверных и вероломных жён. Когда запас их обид на всех женщин мира иссяк, старший из них сказал:
— Значит, так земляк. О том, чтобы выжить в колымскую зиму на горе в одиночку, глупо и мечтать. Руки до кровяных мозолей сотрёшь при пилке дров, но не сумеешь всю эту громадину дома согреть.
Если ты к нам сразу не пошёл, то знакомых у тебя среди нашей братвы нет, а без поручительства допускать в наш круг людей со стороны не принято.
Но и отказать вольному человеку в его праве на кров, такого закона у нас тоже нет. Слушай, ты говорил, что должен деньги за два месяца получить. Так вот, не жмись, накрой для всей братвы поляну. Мы бичи, но у нас честь в большом почёте. Не любят у нас в должниках оставаться. Не уж то после поляны, кто-то рискнёт отказать тебе вправе жить среди нас на горе?
Надумаешь, меня легко можешь найти на выезде на трассу. Знаешь, где развалины бывшего поста ГАИ? Так вот, там, чтобы в посёлок не въезжать, всегда дальнобойщики перекусить останавливаются. Это мой участок по сбору стеклотары. Приходи, возьмём водки побольше, и на гору, прямо к пахану. Он у нас мужик крутой, но супротив дармовой выпивки, да на всю братву, не устоит. Потом на похмелье, выгнать тебя с горы ему его гордыня не позволит.
…У подлости нет конца, у неё есть только начало. Оклеветав жену, Василий уже не мог остановиться в своём падении.
Теперь он даже не задумывался над тем, что ожидает его жену и детей, когда братки придут выбивать из должника долг, а не найдя его, обрушат свой, не знающий ни малейшего сострадания гнев, на семью. Теперь его волновало всего два вопроса.
Что наиболее ценного из семейного имущества он может продать? И кому, чтобы у него хватило денег накрыть богатую поляну? Он осторожно навёл справки и узнал имя и адрес барыги, который не брезговал ничем, что ему приносили.
Время поджимало, до конца отведённого ему срока поисков похищенного из гаража артели, оставалось всего три дня. Возвращался он со своего «ночного дежурства» уже после того, как его жена уходила на работу.
Медленно поднимаясь по лестнице, он сосредоточенно подсчитывал, какую приблизительно сумму денег он может получить от барыги, выходило не очень и много. Чтобы ещё такое продать?
Ба, вот идиот, совсем от этого страха ум потерял. Надумал шубу жены барыге уволочь, а о шкатулке с семейными драгоценностями совсем позабыл. Драгоценности — это, конечно, громко сказано, там гораздо больше было бижутерии. Но было и золото. Обручальное кольцо жены, которое стало ей тесным, но главное — старинный золотой кулон и серёжки с драгоценным или полудрагоценными камнями. Заберу всё скопом, пусть барыга сам разбирается, но золото меньше, чем за полцены, я ему не отдам.
Довольный, что ему удалось так легко решить проблему финансов. Василий открыл дверь, и, вскрикнув от изумления, выронил из своих рук ключи. Леденящая дрожь озноба сотрясла его. Ну вот, доигрался. Замыслил подлость, подставить под удар семью. Получай возмездие, ты за драгоценностями, а жена, тут как тут.
Резко развернувшись, он был готов броситься прочь, как жена, крепко ухватив его за руку, втащила Василия в прихожую, подняла с пола ключи, и, отрезав всё пути к отступлению, захлопнула дверь. Он не успел и дух перевести, как супруга потащила его в зал. Василий съёжился в ожидании праведного удара, опустил голову, втянул шею и… испытал ещё более сильный шок.
Жена, как когда-то ещё в те, далёкие годы их юности, радостно смеялась. Затем весело закружила его вокруг стола в ритме искромётного танца. Только когда Василий, зацепившись ногой за палас, лишь чудом удержался на ногах, она остановилась. Зажмурив глаза, откинула назад голову и тихо сказала:
Боже праведный, как же мало надо женщине и любящей матери для осознания всей полноты счастья. Сегодня я самая счастливая мать на земле. Дурачок, ты мой непутёвый. Ты не на меня, на стол посмотри, такое счастье…
Василий посмотрел, отгоняя наваждение, провёл рукой по своим глазам, но увиденное не пропало. На столе аккуратными кучками были разложены деньги.
С просветлевшим лицом, словно опасаясь спугнуть громким словом эту дивную сказку, жена не говорила, а нежно шептала:
Вася, ты только подумай, какое счастье свалилось на наши головы. И как всё удивительным образом сошлось. Вчера я ещё не могла поверить в такое чудо, поэтому ничего не стала говорить тебе о том, что нам погасили трёхмесячную задержку по зарплате. Заведующая по большому секрету сказала мне на ушко, что сегодня, с утра, на почте начнут погашать задолженность по выплатам детского пособия. Причём общая сумма ограниченна, и она разрешает мне немного задержаться.
Я пошла занимать очередь ещё в четыре часа утра. Представляешь, какое счастье, я была самой первой. Первой!!!
Теперь посмотри на стол. Это — наш долг в магазин, это — на питание, эти я отнесу заведующей, нам обещают по два мешка картошки по государственной цене. Но главное, вот эти две кучки!!!
Ты, наверное, и забыл, что в этом году наша младшая идёт в первый класс. Я и так считала и этак, но никак не получалось. Выкроить деньги на приличную форму для младшей, и на тёплую зимнюю обувь для старших. Теперь этих денег хватит на всё.
Но тянуть с покупкой нельзя, сам знаешь, какое нынче время пошло. Сегодня — это деньги, а завтра — уже презренные гроши. Значит так. Завтракай, побрейся, почисть туфли, одежду я тебе приготовила, никуда не вздумай уходить, жди меня. Я по такому случаю отпрошусь у заведующей на пару часов пораньше, вместе пойдём покупать обновки для детей.
Переполненная счастьем решения самых насущных проблем, жена крепко расцеловала мужа, оделась и поспешила на работу.
Во след ей, крадучись словно вор, Василий спустился вниз, но не стал выходить из парадного, а сквозь проём приоткрытой двери проследил, как жена вначале забежала в стоящий напротив их дома магазин, отдала долг, а затем спешно отправилась на работу. На одном дыхании он взлетел на пятый этаж, захлопнул дверь и поспешил в комнату, где на столе лежали деньги.
К чертям собачьим слюнявую сентиментальность. Это не он, а жена «подставила» его, устроив на эту работу. Так, пусть сама и расхлёбывает эту кашу. Для него архиважно совсем иное: вдруг жена отпросится пораньше…
Надо спешно брать деньги, самое ценное и уходить, прежде чем домой вернутся дети или жена. Он распахнул дверцы шифоньера. Всё, что могло представить ценность для барыги и не было большим по объёму в рюкзак, остальное летело на пол.
Совершенно случайно он засунул свою руку под стопку постельного белья и нащупал небольшой газетный свёрток. Вася лихорадочно развернул его.
Последние годы, под бременем житейских неурядиц у жены появилась особенность, она перестала доверять себе. Если делала небольшую заначку на чёрный день, то дабы не забыть, для каких именно целей, она клала бумажку с пояснением её предназначения.
Вот и на тощей стопке денег лежали золотой кулон жены и бумажка, на которой было написано:
— Эти деньги и кулон неприкосновенны. Это наша целевая заначка может быть использована исключительно для поддержания здоровья или покупки лекарств для наших детей.
Он даже не стал пересчитывать деньги, сунул их и кулон в карман. Бумажка, словно мотылёк, опустилась на самую середину стола разгромленной комнаты. Глядя на раздутый рюкзак, Вася сказал:
— Всё, больше сюда ничего не впихнуть. Раз так, то, как говорится — мир вашему дому, но мы пойдём жить совершенно к другому.
Вышел на лоджию, достал спрятанный под топчаном рюкзак со своими вещами, взвалил лямки обоих на плечи и ушёл, даже не закрыв входную дверь на замок.
Тяжело отдуваясь, он с трудом дополз до вотчины знакомого ему бича, развалин ГАИ. Те несказанно удивились появлению Васи.
— Ну, земляк, ты даёшь Мы, честное слово, не верили твоим словам. Мало ли семейных мужиков со своими бабами грызутся, чуть ли не стреляются. Потом отойдут сердцем, и вновь, живут, ибо понимают, это на словах легко из семьи уйти, а на деле — здесь сила духа нужна. У тебя она есть. Сказал — уйду, и ушёл. Только зачем ты свои рюкзаки сюда принёс, тащил бы сразу на гору. Что не хочешь сам, без нашей поддержки на глаза пахану появиться? А кроме барахла, деньги то есть? Чем ты его и братву порадуешь?
…Василий и сам не знал, сколько у него денег в наличии, сгрёб всё, что было. Стали считать вместе. Старший из бичей изумлённым голосом спросил:
— И это всё ты хочешь истратить на водку, чтобы накрыть для братвы поляну?
— Конечно. Ведь вы все живёте на один котёл. Вот и я, вступая в ваше братство, хочу ясно показать всем — для братвы мне ничего не жалко.
Бичи ликующе взвыли:
— Такие мужики нам на горе нужны. Слушай, давай спрячем твои рюкзаки здесь, потом заберём, поверь, чужие сюда не полезут. Сами берём на все деньги спиртное, чтобы потом с горы не спускаться, и сразу к пахану.
Ох, и фартовый ты, мужик. Даже сам не знаешь, какой же ты везучий. Я не знаю, по какому поводу сегодня сабантуй, но пахан утром строго наказал, после обеда внизу долго не задерживаться. Такое у нас лишь в преддверии большой пьянки случается. А тут ты, с водкой для всей братвы. Разве после этого, ты не везунчик?
Они спрятали рюкзаки в кустах, и как не противился опасавшийся внезапного появления жены Василий, как не уговаривал своих новых друзей пойти в другой магазин, те были непреклонны:
— Что ты дуру гонишь, этот магазин как раз по дороге на гору, зачем нам крюк делать, в центр посёлка переться…
Слушай земляк, а ты часом не темнишь. Что ты так боишься в этот магазин заходить? Вещи и деньги твои часом «не палённые»? Ведь тогда ты всю нашу братву под удар подставишь. Смотри, за такие дела тебе на горе вмиг башку открутят, у нас с этим жестоко. Сам крутись как хочешь, но тех, с кем вместе живёшь, с одного котла ешь, подставлять под удар права не имеешь.
Вася поспешил успокоить своих новых друзей:
— Да что вы, какое палево? Это мои кровные деньги, а в магазин этот я не хочу заходить лишь потому, что там продавщицей самая близкая подруга жены работает. Но раз вы считаете, что это нам по пути, значит, идём в этот магазин.
…Радушная продавщица, знающая Василия уже не один год, изумлённо взмахнула руками, когда услышала, сколько спиртного он пожелал купить.
— Василий, что за чудеса. То вы месяцами продукты в долг берёте, теперь водку ящиками?
Но Василий нарочито грубо прервал её:
— А тебе, коза крашенная, какое дело до того, кто и сколько спиртного берёт? Деньги получила, вот и вертись, отпускай покупателю товар.
Продавщицу от подобной наглости чуть удар не хватил. Один из бичей перегнувшись через прилавок доверительно сказал женщине:
— Чего ты к мужику лезешь? У него сегодня знаменательный день. Уходит он на гору. Водку берёт ящиками потому, что хочет братве проставиться.
…Заведующая вошла в положения и разрешила жене Василия уйти с работы на два часа раньше. Переполненная радостными мечтами, буквально светясь от счастья, она делала свою работу, весело перебрасывалась шутками с коллегами.
Пожилая уборщица Матвеевна, протирающая проход между рабочими столами, косилась на беззаботно щебетавших женщин и вдруг, в сердцах, бросила на пол швабру и встала перед женой Василия:
— Да ты что, девонька, совсем разум потеряла? Тебе в твоём положении смертельно раненной волчицей выть надобно, а ты зубы скалишь, шуточками сыпишь. Каково тебе, и твоим деткам горемычным будет, когда вас братва с сумой по миру пустит?
Жена Василия недоумённо посмотрела на Матвеевну, острая, режущая боль неотвратимости страшного для неё рока, словно бритва, полоснула по сердцу.
С побелевшим лицом, одеревеневшими губами, она тихо прошептала:
— Матвеевна не пугай. Скажи, Христа ради, о чём ты говоришь, какая сума?
Та в ответ недоумённо посмотрела на неё:
— Так ты что, до сих пор так ничего и не ведаешь? Ах ты, сволочь, ах, проныра. Ратуйте люди добрые, каков подлец, такое сотворил и молчит…
— Да перестань же ты, Матвеевна, с меня кровь пить, кто он, этот подлец?
— Твой цветочек ненаглядный, Василёк, вот кто. Нажрался с дружками во время дежурства, да и уснул мертвецким сном. Пока он спал, гараж артели и ограбили. Я не знаю, как правильно называется та техника, что украли. Знаю, что очень дорогая. Председатель взял с него расписку. Если он в течение десяти дней не сумеет найти воров и вернуть в гараж украденное, то председатель передаст его расписку браткам, а те жалости не имеют.
И осталось от этих, даденных твоему муженьку десяти дней, всего ничего, дня три, а может, и того меньше… Так, что, девонька…
Но жена Василия, её уже не слышала, как сидела за своим рабочим столом, так и бросилась со всех ног домой.
Взлетела, задыхаясь на свой этаж, даже не обратила внимания на то, что её дверь не закрыта на замок, прошла в залу и застыла от шока увиденному.
Дверцы шифоньеров, шкафов были распахнуты, все ящики серванта выдвинуты. Тёплые вещи, вперемежку с постельным бельём и зимней обувью в беспорядке устилали пол.
Горестный стон вырвался из груди, ноги были уже не в состоянии держать её мгновенно отяжелевшее в разы тело, и она медленно стала опускаться на пол. И тут её блуждающий взгляд остановился на бумажном листке, лежавшем посередине стола.
Она бросилась к столу, несколько раз прочла текст, вначале совершенно не понимая его, но с каждым повтором слова, словно птицы, покидали бумагу, чтобы раскалённым гневом праведной ярости прикипеть в её разуме.
Если ранее, услышав страшную правду из уст Матвеевны, она задавала себе один и тот же вопрос:
— Васенька, что же ты горе моё луковое, натворил? Как же мы теперь из этой беды выбираться будем?
Теперь, глядя на записку, чётко, ясно и безоговорочно, она поняла самое страшное, что у неё больше мужа, есть подлый и циничный враг, которого она по своему глупому женскому недоразумению десятилетиями почитала как своего супруга. Только теперь она обратила внимание на то, что обута в тапочки. Быстро переобулась, не зная, зачем, сунула записку в карман, закрыла дверь и стала спешно спускаться по лестнице.
Она не знала, где и как будет искать Василия, но верила чётко и бесповоротно, что она, его — найдёт, обязана найти.
Выйдя из подъезда, жена Василия решительно направилась в ближайший магазин. Ей даже не пришлось задавать продавщице вопросы. Она едва вошла, как та поспешила к ней навстречу. Переполненная гневом оскорблённого достоинства, она с жаром начала свой монолог:
— Ну, твой Василий и хам. Сколько раз, каюсь, втайне от тебя ему на похмелье бутылку в долг давала. А он, свинья неблагодарная, меня крашеной козой обозвал…
— Так он, что, сегодня, у тебя уже был?
— Конечно, и не просто побывал. У него теперь новые друзья появились, бичи поселковские. Купили три ящика водки в литровых бутылках и три картонных упаковки самого крепкого немецкого пива. Слушай, а откуда у него столько денег вдруг появилось?
Жена Василия лишь горестно прошептала:
— Где же мне теперь тебя искать мой подлый муженёк, где ты спрятался…
На что продавщица, презрительно фыркнув, экая темнота, ответила:
— А тебе его искать и не надобно. Бичи, чтобы, напившись в милицию не попасть, никогда в посёлке спиртное не пьют. Иди на гору, с какого дома увидишь, дым из печной трубы идёт, там и ищи своего ненаглядного.
Пришлых на горе не любили. А тут — незваный гость прямо к накрываемому столу пожаловал. Не только простые мужики, пахан скривился, будто лимон сжевал. Но не успел он открыть рот, дабы дать ослушникам гневную отповедь, как старший из приведших на гору Василия бичей с нарочитой усталостью опустил прямо на стол свой мешок. Смахнул рукой пот с лица и с подчёркнутым, как в детских сказках, почтением, обратился к пахану.
— Не вели грозный царь-батюшка нам головы рубить. Дозволь слово своё молвить. Мужик этот не просто так на гору пришёл, он желает навечно с нашим братством судьбу свою связать, и пришёл он не с пустыми руками, он выпивкой на всю братву проставился…
И уже обращаясь к своему напарнику и Василию:
— Чего ждёте? Мечите на общий стол всё, что с собой принесли. Дабы без слов всем ясно стало, как уважает Василий нашу гору.
— Ну что ж, дорога к нам никому не заказана, тем более, если ты желаешь всю братву угостить. Но прежде чем мы твою водку пить начнём, я обязан предупредить тебя. Мы, сам понимаешь, дружбы с уголовным кодексом не водим, но и подлецов промеж нас, тоже нет. У тебя с этим делом как? Подлости, либо гнусности на твоём хвосте нет? Смотри, как бы твоя выпивка тебе же боком не вышла. У нас насчёт этого покруче, чем у братков будет. Те простить могут, мы — никогда. Свою честь настоящий колымский бич строго блюдёт. Ибо не осталось у нас от нашей прежней благополучной жизни ничего, кроме нашей чести.
Василия клятвенно заверил, что его совесть чиста, а ушёл он из дома от срама годами рога носить.
— Ну, на нет, и суда нет. Раз нам такое счастье подвалило, то давайте, мужики спешить не будем. Горячего на закуску побольше пусть готовят. Потом сядем, и, вспоминая былое, посидим за столом, как когда-то, раньше сиживали…
Наконец, все приготовления к обильному застолью были закончены. Мужики, насколько это было возможно, привели свою одежду в божеский вид, чинно уселись за импровизированный стол. Не так часты подобные застолья в среде падших изгоев, а если такое случилась, то упускать шанса, пусть на короткий миг, но вновь почувствовать себя людьми, никто не желал.
Как только были наполнены стаканы, сначала один, затем другой, а затем и все сидящие за столом, дружно стали требовать у пахана, сказать подобающий их застолью тост. Тот встал, расправил свои усы, и торжественным голосом, начал свой спич:
— Мы намеревались в силу наших невеликих финансов, скромненько посидеть за нашим братским столом. Но так уж случилась, что именно сегодня к нам на гору пришёл человек, которому опротивело жить рогоносцем, и который твёрдо решил навсегда присоединиться к нам. Жить с нами презренной, но по большому счёту честной жизнью. В доказательство тому, что ради братвы ему ничего ни жалко, он на все свои честно заработанные деньги купил спиртное и накрыл эту поляну. Так, давайте же поднимем свои стаканы и стоя выпьем за нашего нового товарища, который…
Громкий злобный смех и хлопки в ладоши прервали спич пахана. В проёме двери стояла жена Василия. Мужики, ошарашенные её внезапным появлением, открыли от изумления свои рты, чтобы через мгновение, вскочив на ноги, разразиться бурей самого грязного мата.
Даже поселковские мужчины не рисковали вторгаться в их вотчину, а тут какая-то безрассудно дерзкая баба не только посмела подняться на гору, но и прервала тост пахана. Да мы тебя за такую вопиющую дерзость на мелкие кусочки разорвём, и плакать не позволим.
Женщина словно не слышала страшных угроз, она видела только одного человека — пахана и именно к нему она и направилась.
— Что же ты, пахан, остановился на полпути? Расскажи всем, что не водку они сейчас пить будут, а слёзы горькие подло преданных и обречённых на нищету троих малолетних детей.
Эти слова подействовали на всех собравшихся подобно отрезвляющему ушату холодной воды. Не только мужики, но и их вожак непонимающе уставились на незнакомку. Какие ещё сироты, чьи слёзы? О чём, вообще, говорит эта безумная, неизвестно откуда пришедшая на их гору баба? Кто она?
Женщина вытащила из кармана листок бумаги и протянула его пахану.
— Читай, громко читай, здесь чётко прописано, на какие деньги, за чей счёт, накрыта эта поляна.
Пахан вначале просто громко, затем с возрастающим гневом, прочёл:
— Эти деньги и кулон неприкосновенны. Это целевая заначка может быть использована, исключительно для поддержания здоровья или покупки лекарств для наших детей…..
Даже несмотря на заросшее густой бородой лицо пахана, было видно, как оно стало наливаться багровым цветом непомерного стыда и праведной ярости:
— Ты хочешь сказать, что мы собрались пить водку, купленную за счёт заначки, которую берегли ради покупки лекарств для детей?
Женщина язвительно, но со слезливыми нотками, громко рассмеялась:
— Именно так, и это ещё не всё! Вы имеете хоть бы представление, что это за человек? Ведь он не просто сюда к вам на гору пришёл, и недаром вам выпивку проставил. Он вашими головами, вашей честью, свою задницу прикрыть хочет.
Что ему детская заначка, если уже долгие годы он бесстыдно жрёт, пьёт за счёт моей зарплаты и детского пособия? Если бы вы только знали, с каким трудом мне удалось устроить его на работу сторожем. Но он нажрался как свинья, и охраняемый им гараж обокрали. Председатель артели взял с него расписку, что в течение десяти дней он обязуется разыскать и вернуть похищенное. Не сумеет, то председатель передаст эту расписку браткам. Вы сами отлично знаете, как они выбивают такие долги.
Но этот подлец не сказал мне ни единого слова. Он дождался момента, когда мне вчера на работе погасили трёхмесячную задолженность, а сегодня, я получила ещё детское пособие за четыре месяца. Как только я ушла на работу, он не только забрал все деньги, не побрезговав и заначкой на детское лекарство, выгреб вчистую, все ценные вещи нашей семьи.
А вы, чём лучше его? Дурман выпивки на шару затмил вам глаза и разум. Словно голодные шакалы, с радостным визгом бросились на эту халявную выпивку, и яки иуды, ещё и тосты говорите…
… Эти слова стали роковыми. Именно они и переопределили все последующие события. Нет, не было и не будет никогда во всём таёжном Северо–Восточном, регионе более позорного, несмываемого даже самой кровью преступления, чем публичное признание кого бы то ни было грязным таёжным шакалом.
Сотни лет, уличенных в шакальстве, судили судом тайги. Забирали оружие, нож, спички, безжалостно, до потери сознания и обильной крови, пороли батогами. Потом, окатив холодной водой, приводили в чувство и говорили: «Иди. Теперь тебя не мы, а тайга судить будет. Простит — выйдешь из леса. Нет — сдохнешь, как шакал, в грязной канаве…».
После амнистии 1953 тысячи бывших заключённых не стали выезжать на материк, став самыми ярыми поборниками законов тайги. И суд изменился. Теперь шакалов не пороли, а сознательно и изуверски калечили им руки.
Каждый из присутствующих стал судорожно ощупывать всё лежащие рядом, ища то, что могло бы послужить оружием. Дабы смыть кровью это позорное пятно. Ведь теперь, за этого грязного шакала, люди будут считать такими же и всех живущих на горе. Но всех опередил бич, который привёл это исчадие позора рода человеческого на гору.
Он сидел напротив Василия, который после обличительного монолога своей жены, стараясь спрятаться от людских глаз, буквально втянул голову в плечи.
Бич взял со стола литровую бутылку с водкой, и, размахнувшись, яростно обрушил её на склонённую голову. Бутылка вдребезги, острые остатки стенок прорезали сразу в нескольких местах кожу головы и заливая всё водкой и кровью, Василий упал головой на стол.
Сначала один, затем второй, третий, пятый, а вскоре и все, повернув к пахану преисполненные грозной решимостью лица, стали скандировать:
— Суд тайги. Суд тайги. Во имя нашей чести мы требуем суда тайги…
Пахан поднял руку, требуя тишины, потом сурово сказал:
— Мы не в тайге, а в посёлке. Хотя это уже не человек, а конченая мразь, но власть не простит нам суда тайги. Подумайте хорошенько. Стоит ли вам идти на нары за это подлое ничтожество? Мужики дружно набросились на пахана:
— Что ты говоришь, не позорь себя. Кому охота, вот так, за здорово живёшь, на нары идти. Но как, скажи на милость, ты нам жить дальше прикажешь, если суда тайги не будет? Ведь не будет у нас более нашей мужичьей чести. Изгадил, вымазал в зловонное дерьмо её, этот грязный шакал. Такой позор можно только его кровью смыть! Лучше сдохнуть на лагерных нарах, чем жить на свободе, зная, что своей боязнью за суд тайги, ты породнился с шакалом.
Пахан сурово, словно зачитывая приговор, произнёс:
— Раз вы всем миром требуете суда тайги, значит, сему и быть. Отведите эту женщину в соседний дом, выберите комнату с забитыми окнами, и хорошенько заприте там. Не стоит ей знать, как мужа судом тайги судить будут. Не женское это дело на таёжное правосудие глядеть, от него многим из мужиков, дурно становится…
Жена Василия никогда раньше не слышала о суде тайги. Но последние слова пахана о том, что даже не все мужики способны видеть этот суд, красноречивее любых объяснений свидетельствовали. Её мужа собираются подвергнуть ужасному кровавому наказанию. Она хотела вскочить на ноги, но не успела. Крепкие мужские руки скрутили её, подняли и понесли вон из комнаты. Она пыталась закричать, но кто-то очень больно, ударил её в бок.
Женщину занесли в соседний дом и бросили на пол. Один из мужиков стал на страже в дверном проёме, другой стал проверять надёжность заколоченных окон. Боль понемногу отпускала и она села на пол. В этот миг, ужасающий человеческий вопль потряс тишину, а вослед ему, второй, ещё более пронзительный крик.
Стоящий в дверном проходе мужик повернулся и начал неистово осенять себя крёстным знамением. На первом крике жена Василия привстала, на втором, как была в положении полусогнувшись, так и ринулась головой вперёд. Удар её головы пришёлся точно в поясницу стоящего мужика. Со всего маха, тот врезался лбом в стену коридора, и уже без сознания рухнул на пол. Женщина перешагнула через его тело и бросилась вон из дома.
Выскочив на улицу, она на мгновенье замерла, ещё не осознавая, куда ей надо бежать, что делать. Как новый вопль чудовищной боли заставил её сорваться с места и броситься со всех ног вниз в посёлок, за помощью…
Милиция действовала оперативно. Но когда, надсадно ревя моторами, милицейские машины поднялись на гору, ни одного бича здесь уже не было. Над резиденцией пахана витал крепкий запах алкоголя.
В пустой комнате, в луже спиртного и крови на спине лежал, казалось, уже бездыханный человек со страшно изуродованными и скрещёнными на груди руками, в которые, словно погребальная свеча, был воткнут, обёрнутый в записку о целевой заначке, золотой медальон.
И человек, и весь пол вокруг него были усеяны осколками водочных бутылок и пустых пивных банок. Свершив свой праведный суд тайги бичи, разбили над телом Василия все принесённые им бутылки водки, вылили на его тело всё купленное им пиво.
Тем самым как бы подчеркнув, за какой именно проступок, был предан суду тайги это человек, ставший грязным шакалом.
Колымские посёлки небольшие, но трое суток, несмотря на специально организованные патрули, милиции так и не удалось задержать хотя бы одного бича. На четвёртые сутки, рано утром, у дежурного по отделу милиции, зазвонил телефон.
Заведующая стоящего на самой окраине посёлка магазина, сообщила дежурному.
В её магазин, во главе с паханом, пришли не менее полутора десятков бичей с горы. У каждого по полному мешку пустых бутылок.
Получив столь важное сообщение, милиция действовала быстро. После звонка заведующей не прошло и десяти минут, как поднятый по тревоге личный состав, на трёх автомобилях прибыл к «Стекляшке» на предмет задержания опасных преступников.
Бичи не успели ни испугаться, ни удивиться, как очутились в плотном кольце вооружённых милиционеров. Через несколько минут к магазину прибыл закрытый фургон. Старший из офицеров отдал приказ:
— Подгоняйте машину поближе, начнём грузить это бандитское отребье.
Но погрузка не состоялась. К магазину мягко подкатила милицейская Волга, а когда она остановилась, из неё вышел начальник милиции. Офицер бросился с рапортом, а пахан, увидав столь высокое по здешним меркам начальство, буквально расцвёл лицом, расправил плечи.
Совершенно игнорируя угрожающего ему оружием милиционера, он направился к прибывшему. На удивление всех, это не только не возмутило начальника, наоборот, он сам сделал несколько мелких шагов навстречу вожаку, пахан заговорил:
— Это просто дар небес, что ты, начальник, подъехал сюда. С этими, я бы не стал даже говорить, что толку взывать к глухим? Ведь все они относительно недавно приехали в наши края, и не ведают ещё самого главного, определяющего на Колыме — Закона тайги, и величие чести колымского мужика.
Ты старый колымский волк, и я старый колымский волк. Мы оба знаем о том, что здесь закон тайги люди почитают в сотни раз сильнее, чем все советские, а теперь и российские законы вместе взятые.
Но и уголовного кодекса на Колыме никто не отменял. Я не прошу, и никто из нас не будет просить снисхождения за наш суд тайги. Знали, на что шли, а раз знали, то и ответ готовы держать по всей строгости. Но мы просим тебя лишь об одном, отдай приказ своим людям, чтобы они не арестовывали нас сейчас. Нам необходимо ещё двое суток, чтобы мы смогли довести начатое нами дело до конца. Всего два дня.
Шакала мы наказали согласно суду тайги, и нисколько не сожалеем об этом. Ибо его кровью мы смывали пятно позора с нашей чести, но не до конца, остаётся открытым вопрос.
Что теперь будет с его детьми и женой? Вещи, которые он вынес, мы в целости и сохранности вернём. С братками мы договорились, они не будут встревать в это дело. Но мы не можем идти на нары, зная о том, что этим троим, ни в чём не повинным детям нечего есть. Потому что их отец украл все семейные деньги, чтобы напоить нас. Ты слышишь, начальник, для нас!!!
Следовательно, пусть и косвенно, но все бичи с горы по уши в этом дерьме.
Нам неизвестно, сколько именно денег украл он. Мы просто пересчитали все горлышки разбитых над его головой водочных бутылок, всех пивных банок. И решили вернуть детям сумму их стоимости, плюс материальные издержки. То есть, умножив общую сумму в три раза.
Но оказалось, что в нашей заначке на чёрный день денег значительно меньше. Теперь, дабы собрать нужную сумму, мы ведём интенсивный сбор бутылок, цветного металла. Нам потребуется ещё максимум два дня для сбора требуемого.
Начальник, дай нам эти двое суток. Ты меня хорошо знаешь, и тебе ведомо, что я всегда был верен своему слову. Через двое суток, сразу же, как мы вручим этой несчастной семье деньги и вещи, все, кто не только непосредственно участвовал в суде тайги, но и был на горе, сами сдадутся милиции. Чтобы напрасно не нагонять страсти, не создавать излишней толчеи, ведь нас около трёх десятков, мы придём не в отделение милиции, а сразу в КПЗ. А уж кого из нас на нары направлять, кого метлой гнать, это уж вы сами, там и определите…
Будь колымчанином, дай нам эти двое суток. Не ради нас, ради торжества справедливости закона тайги.
Напрасно старший офицер пытался убедить своего начальника, что верить, а тем более идти на какие-то договорённости с бичами, свершившим тяжкое преступление, не только глупо, но и опасно.
Начальник прожил на Колыме, уже не один десяток лет. Он не понаслышке знал, что означают, какой вес имеют в этом глухом дремучем краю и закон тайги, и слово, данное публично. Он только спросил у пахана:
— То, что всё будет именно так, как ты сказал, своим словом подтверждаешь?
Пахан ответил:
— Не только подтверждаю, но и клянусь.
Через двое суток, рано утром, едва приоткрыв входную дверь, жена Василия с ужасом отпрянула назад. Прямо напротив входа стоял предводитель бичей.
Женщина хотела поспешно захлопнуть дверь, но было поздно. Пахан, успел поставить на порог ногу, затем легко как пушинку, буквально втиснул женщину назад в прихожую. Та отступила до тех пор, пока не упёрлась спиной в стену. Осознав, что дальше отступать некуда, широко открытым ртом стала набирать полную грудь воздуха, чтобы разразиться диким воплем о помощи.
Пахан это понял, и всего одним вопросом снял напряжённость. Широко улыбаясь как старой знакомой, он спросил.
— Так куда, хозяюшка, прикажите вещи заносить?
Та, опешив, только и сумела пролепетать:
— Какие ещё вещи… чьи вещи…
Поняв, что своим ходом он сумел снять напряжённость и женщина уже способно адекватно воспринимать происходящие, вожак бичей сменил тон:
— Какие, знамо дело, что те самые, который твой муж из дома уволок. Ты не сомневайся, всё в полной сохранности. Как принёс их он и спрятал в кустах, так они и лежали там все эти дни, мы их только от дождя плёнкой укрыли.
Повернувшись к двери, крикнул:
— Чего ждёте? Давай, заноси всё добро, в дом…
Мужики занесли в прихожую оба рюкзака, затем ещё несколько картонных коробок с различными джемами, вареньем, и иными сластями. Жена Василия недоумённо посмотрела на эти коробки. Пахан пресекая возражения, сказал, как отрубил:
— Не смей перечить. Это не для тебя, а для детей.
Затем приосанился, расправил плечи и сурово печальным, но в то же самое время твёрдым голосом произнёс.
— Если сможешь, то прости нас за нашу жестокость. Не сможешь простить, но хотя бы попытайся понять, не было у нас иного выхода, не было…
Он ведь нашу честь зловонным дерьмом измазал. Водку нам, за деньги, которые у своих же собственных малолетних детей украл, купил. Не можно нам было в таком сраме жить, никак не можно. Это не мы руки его подлые искалечили. Это самый суровый, а оттого ещё более справедливый суд тайги, обязал нас искалечить руки шакала. Не нами эти законы тайги придуманы, а значит и не нам их обсуждать. Жалеть, раскаиваться о содеянном, никто из нас не собирается.
Ты не думай, что мы такие кровожадные изверги. Просто ничто на земле не проходит бесследно, за свои дела, каждый обязан расплачиваться только сам. Мы, это уже как суд решит, тоже сполна ответим за свои грехи.
…Ни братков, ни председателя артели не опасайся, мы с ними эту тему закрыли. Нет у них к тебе и детям твоим никаких претензий.
И вот что, самое главное. Мы все, ну кто мужа твоего судом тайги судил, прямо от тебя пойдём сдаваться в милицию, но другие-то остаются.
Будет трудно, лови любого бича в посёлке и скажи ему, пусть передаст на гору, что у тебя проблема объявилась. Чего-то богатого не обещаю, но и терпеть великую нужду детям твоим, люди с горы, не дадут, помогут.
Так что прощай и не держи на нас зла. О подлости не говорят, не осуждают, её уничтожают…
Пахан, отдал свёрток с деньгами, повернулся и ушёл…
Внизу его ожидали все бичи посёлка. Пахан повернулся, широким крёстным знамением трижды перекрестил входную дверь. Попросил Бога, дабы он не обошёл своей заботой троих оставшихся без отца детей и сурово сказал своим людям.
— Ну, что мужики. Всё, что положено, мы исполнили. Наша совесть чиста, и перед этими детьми и перед законом тайги. Теперь нам предстоит перед мирскими законами ответ держать. Конечно, стрёмно самому себе на шею удавку сроков немалых одевать, но ведь иного нам не дано, мы же слово дали. Раз дали своё слово, то его исполнять надобно. Значит, с Богом, пошли мужики…
Автор: Юрий Маленко.