Своему, словно намертво прикипевшему прозвищу «дощечка», Витя был обязан очень редкостной и впечатляюще броской худобе. Именно про таких в среде простого народа говорят: «Видно, не в коня корм».
Аппетит у него был отменным, здоровье – любой позавидует. Но боже праведный, до чего же он был худ! Не человек, а ходячий анатомический атлас. По нему студенты — медики могли успешно строение человеческого тела изучать. И жердью либо дылдой, несмотря на внушительный рост, его не назовёшь. У тех плечи узкие, а у Вити в плечах косая сажень.
Но богатырская стать — это если смотреть на него спереди и с приличного расстояния. Посмотришь сбоку, ну нет у него буквально ничего, ни выступающей грудной клетки, ни животика, ни зада. Высокий, широкий, но словно аккуратно обструганная рубанком плоская дощечка. Так его и прозвали: Витя – дощечка.
Он не обижался. На кого ему было обижаться, если природа – матушка, дав ему мощный костяк, по какой-то причине позабыла на него мяса да жирку нарастить.
Осень в тот год была на редкость неприглядной и тепла уже давно нет, и настоящая зима никак не может вступить в свои законные права. Вроде обложит серыми мрачными тучами весь небосвод, бросит на землю несколько пригоршней ледяной крупы и вновь развеются тучи. Но эта неопределённость, по всей видимости, надоела самой зиме, и она взялась за дело основательно и серьёзно. Чёрные, тяжёлые тучи не просто закрыли собой всё небо, с каждым прошедшим часом они словно впрессовывались в небосклон, опускаясь всё ниже к земле. Было ясно, рано или поздно, но вне всяких сомнений, они обязательно разродятся обильным и продолжительным снегопадом.
Именно это и послужило поводом для Виктора отправиться на рыбалку. Хариус очень мудрая рыба, он отлично понимает, что после любого ненастья у него будут большие затруднения с поиском корма, поэтому в преддверии непогоды интенсивно кормится.
Все геологоразведчики заядлые рыбаки и охотники, но на этот раз отправиться на рыбалку с Виктором не пожелал никто.
— Извини, парень. Хариус — это конечно, здорово, но не до такой же степени, чтобы своей головой ради него рисковать. Мы сами не пойдём и тебе идти не советуем. Ведь на этом берегу хороших рыбных мест нет, надо на тот берег переходить, а половина из валунов переправы водой покрыты. Пойдёт снег, и как ты эти валуны рассмотреть сумеешь? Нет, не стоит эта рыбалка и грошовых свеч, больно уж она опасная.
Но Виктор был не из тех, кто меняет свои решения, да и самолюбие взыграло. Ведь все хорошо знали, как он гордился тем, что ему наконец-то удалось достать очень редкостный в этих краях двадцатипятикилограммовый
Спустя пару часов после его ухода с неба посыпались сначала редкие, а вслед им уже крупные густые снежинки, подул резкий пронзительно-холодный ветер, через полчаса всё вокруг потонуло в дикой снежной круговерти свирепой колымской пурги.
В тайге сильно не забалуешь. Здесь сама жизнь научила людей не только быстро думать, но и незамедлительно принимать решения. С начала пурги не прошло ещё и часа, как на выручку Вити – дощечки со стана выехал бульдозер с тремя самыми опытными таёжниками.
Возвратились они на стан часов через шесть, осунувшиеся и очень злые. Молча пили чай, смолили одну папиросу за другой, а затем их словно прорвало. Как они только не материли, не склоняли Виктора, и только выплеснув все эмоции, старший из них с горечью сказал: «Неплохим мужиком, да и таёжником был Дощечка. Да, видно, не судьба. Экое беспутство, за какого-то вшивого хариуса жизнь свою отдать…».
Вокруг зашумели, возмущённо заговорили.
— Ты что раньше времени парня хоронишь? Ты его тело видел? То-то и оно, что не видел. Может, он в каком-нибудь шалаше или выворотне корней забился в уголок и спит как сурок. Чукчи по неделе и более могут в снежной пещере любую пургу переждать. А он чем их хуже?
— Он не хуже, но он — русский, а на том берегу, впрочем, как и на этом, нет ни одного самого убогого шалаша либо укрытия. Зачем они там? Река рыбой богатая, поэтому никто на рыбалку с ночёвкой не ходил. Наловил и домой, на стан. На переправе его и на том берегу тоже нет. Был бы живой, хоть через пургу того берега и не видать, голос бы нам подал. Мы даже специально дизель на тракторе глушили. Чуть уши себе не отморозили, всё пытались услышать его голос или стон. Тишина…только вой пурги…нет, на том берегу у переправы нашего Дощечки нет…
Вот и выходит, как ни крути, всего один реальный вариант. Промазал он ногой при переправе, когда назад возвращался мимо валуна, улетел в реку и конец ему… Ведь мы, считай, на коленях ниже переправы весь берег излазили. Все надеялись, что сумел он на берег выбраться… Но ничего так и не нашли. Теперь одно остаётся. Ждать, когда пурга стихнет, ехать на берег и крупномасштабно искать тело…
Пурга бушевала четверо суток и только в ночь на пятые, словно по мановению волшебной палочки ветер стих, перестал идти снег, но вместо них ударил сильный мороз. Наступила настоящая колымская зима. Все эти дни на участке царило гробовое молчание. Люди тайги, как никто иной понимали, что надеяться на то, чтобы одетый в рубашку, энцефалитку и лёгкую меховую безрукавку человек, спустя почти пять суток каким-то чудом мог остаться в живых, было более чем глупо. Чудес в тайге не бывает, а каждый оплачивает свои долги только сам.
Оставалось одно: дождаться хорошей погоды и всем участком выехать на берег реки на поиски тела. Дабы, исполнив свой долг перед погибшим, предать его земле. Хотя в осуществление этого верили далеко не все. Слишком много снега намела пурга за эти четверо суток.
Учитывая это, к поискам готовились основательно. С толстой проволоки сделали щупы, погрузили на санные волокуши дрова, чайники, котлы, посуду, запас продуктов. Мало ли что, снега-то какие огромные сугробища намело. Вдруг за первый день мы его не найдём? А тратить время на поездку к реке и обратно ежедневно глупо, если поехали, то будем искать, пока не найдём.
Рано утром в сторону реки со стана выехали оба бульдозера с волокушами на прицепе. На поиски тела Виктора выехали все, на стане осталась одна повариха. Погода словно в насмешку была не просто хорошей, а великолепной. Чистое, ясное, без единого облачка небо, яркое солнце и ослепительная до рези в глазах девственная белизна колымского снега.
Сидящий рядом с бульдозеристом головного трактора начальник участка, спасая от яркости снежного покрова глаза, опустил голову вниз. Печальные, тревожные думы терзали его. То, что его обязательно снимут, было вне сомнений. Такое в геологии не прощают, что ни случись, крайний всегда будет начальник участка. Снять-то снимут, а вот куда потом пошлют? Но ничего вразумительного по поводу своей дальнейшей судьбы он предположить не мог.
Трактор доехал до начала небольшого перевала. От него до берега реки рукой подать. Бульдозерист, переключая скорость, недостаточно плавно отпустил сцепление, бульдозер резко дёрнулся вперёд. Не ожидавший такого подвоха, начальник участка сильно, а главное, очень больно, с размаху врезался лицом в лобовое стекло. Благо, что стёкла на бульдозерах толстые и даже самым крепким лбом их не прошибёшь. Но начальнику участка от этого нисколько не легче.
Он взвыл, а затем, как и положено в подобных случаях на Руси, разразился солёным матом. Когда запас его ненормативной лексики стал приближаться к концу, смахнул рукой невольные слёзы и, повернувшись к бульдозеристу, сделал глубокий вдох. Дабы чётко, ясно высказать этому, как оказалось, неумелому бульдозеристу всё, что он думает о нём как о профессионале.
Сделав глубокий вдох, начальник отряда так и застыл с широко открытым ртом. Поворачивая голову, он успел боковым зрением увидеть на самой вершине перевала нечто необычное, то, чего там быть просто не должно. Словно не доверяя своим глазам, он яростно протёр их. Видение не пропадало. На фоне голубой лазури ясного неба чётко выделялся силуэт человека. Начальник участка истошно завопил: «Стой!».
Перепуганный бульдозерист резко ударил ногой по тормозам и начальник, уже второй раз за эти мгновения врезался лицом в лобовое стекло. Теперь он даже не вскрикнул, рывком открыл дверь кабины, спрыгнул на землю, даже не заметив, что при ударе уронил свою шапку.
Он вообще не мог что-либо осознавать в этот момент, кроме одного-единственного: чёткого человеческого силуэта на самой вершине перевала. Путаясь ногами в вязком и глубоком снегу, падая на каждом втором шаге, он устремился к нему. Преодолев половину отделяющего его от силуэта расстояния, вновь остановился, снова протёр кулаками глаза и ликующий крик:
— Дощечка!!! — потряс заснеженную тишину.
Теперь до самой вершины он уже не бежал, а словно летел над снежным покровом. Летел и безостановочно нечленораздельно, во всю мощь своих голосовых связок кричал. Вослед ему, падая и вновь поднимаясь, также бессвязно и восторженно крича, бежали другие буровики.
А вы говорите, что чудес в тайге не бывает. Ещё как бывает, разве это не чудо!!! Вы только посмотрите на него. Пять суток, из которых четверо — свирепая пурга, в морозной тайге, в лёгкой одежде, а ему хоть бы что. Стоит и широко улыбается во весь рот.
Буровики словно стая голодных волков набросились на Виктора. Каждый желал лично, своими руками удостовериться, что это не сон, не мираж, а явь. Виктора тискали, щипали, награждали увесистыми тумаками, потом, ликуя, стали подбрасывать его в воздух. Тёплой одежды на каждом из буровиков было более чем достаточно, движения их были неуклюжи, и всё получилась как в поговорке: «Подбросить вверх мы его высоко подбросили, а вот поймать у земли почему-то забыли»
То же самое происходило и с Виктором. Его высоко подбрасывали, но не успевали ловить, и он с головой уходил в глубокий снег. С восторженным матом его откапывали, чтобы, подбросив высоко вверх … снова, в который уже раз, не успеть поймать у самой земли. Одному богу известно, чем бы закончилось это всеобщее ликование, не обладай один из бульдозеристов холодным рассудком. Стоя на гусенице трактора, он только всплёскивал руками, глядя, как буровики, войдя в раж, раз за разом, уже хронически стали «забывать» поймать Дощечку: «Совсем ошалели мужики. Замордуют… как пить дать, замордуют своей радостью парня…».
Он попытался криком вразумить буровиков, но попробуй докричись, если все ревут как белуги. Бульдозерист взял в кабине ружьё и дуплётом выстрелил в воздух. Выстрел совпал с моментом, когда Дощечку подбросили как никогда прежде высоко. Застигнутые грохотом выстрела, буровики оцепенели, застыли на месте. Распластавшись в воздухе, Виктор спиной приземлился на уже достаточно утоптанный снег и как видно, не совсем удачно. Громкий вскрик боли, а вослед ему тяжкий пронзительный стон подтвердили это. Стоящий на гусенице бульдозерист разразился громкой бранью.
— Олухи царя небесного. Вы что, совсем разум потеряли? Парень чудом спасся, на нем, может, живого места нет, а вы добить его решили. Мол, то, что пурга да мороз свершить не сумели, мы в порыве своей радости доделаем. Добьём парня ударами об мёрзлую землю…. — дальше совсем уже не по-печатному.
Но его уже никто не слышал. Теперь все ринулись «спасать» таёжного страдальца. Напрасно он умолял товарищей оставить его в покое. Виктора бережно извлекли из сугроба, снятыми шапками, словно метёлочками, не смели, а сдули с одежды все налипшие снежинки, и, держа на вытянутых над головами руках, торжественно понесли к волокуше.
Двое буровиков скинули полушубки и, подвинув ящики, соорудили из них уютное гнёздышко. Дощечку словно птенчика опустили в него. Кто-то, сняв с себя шубу, укрыл его спину, заботливо подоткнув её полы под бока. Только теперь все осознали, что он почти неделю ничего не ел. Все бросились к своим рюкзакам. Через пару минут возле Виктора вспыхнула яростная, правда, исключительно словесная свара — каждый оспаривал приоритет своего вида снеди.
— Да подождите вы поперёк батьки в пекло лезть. Прежде чем вашу закуску есть, ему надо доброй чаркой нутро отогреть, а у меня, на свой день рождения берёг, бутылочка есть. Да какая, «Украинская горилка с перцем», лучше не придумаешь.
Растроганный таким вниманием, Виктор и не думал скрывать слёз. Тихим, прерывающимся всхлипами, голосом, он благодарил своих товарищей, но от протянутой ему кружки с горилкой решительно отказался. На немой вопрос, сквозящий во взглядах всех мужиков, извиняющимся голосом сказал.
— Спасибо…большое спасибо. Но мне сейчас не до водочки. Мне бы чайку, нашего колымского, хотя бы чуть — чуть…Как я мечтал о нём за эти сумасшедшие дни, особенно по ночам, когда работать было невозможно.
Но разводить костёр в моей норе было нельзя, а когда пурга закончилась, и я вылез на белый свет, то заваривать мне уже было нечего. Мои подружки, мыши-полёвки, весь мой чай по всей моей берлоге растаскали.
Буровики знали, куда и зачем они едут, поэтому все имеющиеся в наличие термосы были заполнены настоящим колымским чифирем. Дощечке тут же налили полную кружку чифира, и, естественно, солёную рыбку к нему. При виде рыбы его чуть ли не стошнило.
— Мужики, Христом богом молю, уберите рыбу с глаз долой. Мне она за эти дни всю душу вывернула — рыбу убрали, но от волокуши никто отходить не стал, никто не желал упустить хотя бы одно слово из рассказа Виктора. То, что ему придётся подробно рассказать обо всём, было вне сомнений. Самый старший из буровиков сказал.
— Можешь обижаться на нас, можешь материться, но пойми, мы все — геологоразведчики, нам то, что с тобой приключилось, надобно знать не ради праздного интереса, а на будущее. Самый правдивый рассказ по горячим следам. Так что пей, кури и готовься к ответу. Пока ты прямо здесь не расскажешь нам всё, на стан бульдозера не пойдут. Или я неправ, мужики?
Первую кружку Витя осушил залпом. Вторую, смакуя и смоля папиросу. Немного подумал и попросил налить ему третью. Но было видно, что чаем, он уже залился под самое горло, а третью кружку попросил с единственной целью, как можно дольше оттянуть время начала рассказа. Это не прошло мимо зорких глаз бурильщиков.
— Дощечка, кончай кобылу за хвост тянуть. Ведь не хочешь ты больше чая, давай рассказывай всё как на исповеди.
Виктор с облегчением, что ему уже не придётся впихивать в себя ещё одну кружку чая, отодвинул её в сторону и искренне сказал:
— Да не знаю я, что и как вам рассказать. Ведь это не я придумал, как мне от пурги спастись… Это всё голоса…
— Ты что темнишь, какие в тайге и в пургу могут быть голоса?
— Ну, голоса предков… Нет, не моих, а тех, кто раньше в этих краях жил. Ведь вы отлично знаете, что это есть у всех малых народов Севера. Им в трудную минуту всегда их предки помогают, советы им дают. Тут главное верить этим голосам без раздумий, словно ты приказ получил. Вот и я, веря им, всё делал так, как они мне говорили…
— В том, что очень скоро разыграется непогода, меня предупредил сам хариус. Ведь у него в преддверии ненастья из жабр всегда кровь идёт. У меня было достаточно времени, чтобы, выудив с десяток рыбин, успеть вернуться к броду и спокойно перейти на наш берег ещё до начала пурги, но взыграло ретивое. Вернись я на стан всего с десятком хариуса, вы бы меня своими подначками без соли съели. Я твёрдо решил: пока полный канн не наловлю, с берега не уйду. Ловил я на круглой яме, от неё до переправы больше чем километр будет, и тропа не по кромке берега лежит, а по густой тайге. Пока по лесу шёл, никакого беспокойства не испытывал, что я обильного снегопада не видал? Вышел на берег, мать честная, сразу ледяным ознобом обдало.
Над рекой открытое пространство, пурга над ней беснуется, словно раненый зверь злобно ревёт: «Допрыгался, голубчик, теперь придётся тебе сполна по своим счетам платить».
Я даже не пытался переправу искать, что толку, если ни одного сантиметра чистой воды не видать. Всё в снежной пелене, с той лишь разницей, что на берегу снег ровно ложится, а по реке снежная шуга движется, словно рассерженная гадюка злобно так шипит. Злорадствует, что нет у меня возможности на свой берег перебраться. Но я, честное слово, по-настоящему даже испугаться не успел. Чётко и ясно я услышал голос: «Не паникуй, не трать зря время, оно ещё тебе пригодится, иди к кромке болота». Я даже не удивился этому, повернулся и пошёл прочь от берега.
Стал подходить к кромке болота и вновь слышу голос: «Сруби ножом парочку пышных лиственниц» — срубил и только хотел стволы обтесать, ветки отрубить, снова голос. «Ветки не трогай, они тебе ещё сгодятся». Я так и поступил, ибо к этой минуте уже чётко осознал, почему голоса отправили меня к болотам и зачем мне понадобятся стволы и ветки. В той ситуации, в которой я оказался, спасти меня могли исключительно только… настоящие махровые колымские болота. Точнее, их кочки…
Кочки колымских болот даже и кочками назвать нельзя — каждая высотой под метр и более, толстые как металлические бочки. На огромной колымской кочке и трава растёт высотой до метра. Но это только в первой половине лета. Как только соки перестают гнать стебель вверх, он словно надломленный у самого основания, опускается вниз и накрывает кочку до земли. И так год за годом, слой за слоем. Короткого колымского лета не хватает, чтобы не только прошлогодние, но и стебли более поздних годов успели сгнить и они укутывают кочку в тёплую шубу.
По периферии болот вода между кочками бывает только весной да ещё в самом начале лета. Торф не только быстро впитывает в себя влагу, но и не менее быстро отдаёт. Огромные кочки, словно гигантские насосы, быстро высасывают всю влагу вокруг себя.
Поэтому малые народности при больших переходах и избрали местом своих ночёвок кочки по краю болот. Если положить на кочки несколько жердей, а затем накинуть поверх них любое покрытие, то вы получите не просто сухое, а комфортно тёплое убежище. Одно неудобство, костра здесь не разожжешь.
Здесь голос послышался Виктору в последний раз: «Помни, зимой человек погибает не от мороза, а от охлаждения испарины на теле. Сними рубашку и спрячь в рюкзак, когда закончишь делать убежище, а испарина на теле высохнет, тогда и оденешь».
Больше Виктор голосов уже не слышал. Но странное дело, именно после того, как он, повинуясь голосу, снял с себя рубашку, какое-то новое, совершенно неведомое ранее мировоззрение не просто вошло в его разум, оно стало его плотью.
Полевик — он до самой гробовой доски полевик. Хотя с момента перехода Виктора с полевого поискового отряда на буручасток прошло более трёх лет. Надёжная палочка–выручалочка полевика — минипалатка из толстой полиэтиленовой скатерти и кусок мягкой кошмы по-прежнему лежали на самом дне его рюкзака. За эти три года они не были востребованными ни одного раза, но вот пришёл и их черёд в самый важный, судьбоносный момент.
Виктор готов был поклясться, что ничего из всех своих последующих действий он не только никогда не делал, но даже никогда не слышал про них. Но теперь он делал их обыденно, без сомнения, будто он занимался этим всю свою жизнь.
Долго ходил между кочек, выбирая место, где они наиболее тесно стояли друг к другу. Затем ошкурил обе принесённые им молодые лиственницы. Срубленные ветви аккуратно отложил кучкой в сторону. Тщательно замерил расстояние между кочками и вырубил из принесённых им стволов три коротких, дабы положить их поперёк закутка, а сверху, во избежание провиса плёнки от тяжести снега, два длинных. Прежде чем накинуть на сооружённый им каркас плёнку, он разрубил остатки стволов на небольшие обрубки.
Зачем — это он осознал позднее, когда вывалил из канна всю рыбу под самую большую кочку. У него не было ничего тяжёлого, а покрытие необходимо было натягивать втугую. Канн у него был из алюминия, его веса вполне хватало, чтобы пришпилить края полотнища плёнки обрубками к вершинам кочек. И это в дикую снежную круговерть, когда на расстоянии вытянутой руки всё тонуло в белой пелене! Но он делал свою работу спокойно и без суеты.
Натянув покрытие, залез в убежище и, определив все дыры и щели, воткнул в них по ветке. Вылез наружу, на ощупь отыскивал торчащую ветку и, черпая снег канном, тщательно засыпал дыру. Остатками веток он сгрёб снег к входу и осторожно протиснулся сквозь сугроб в свою нору.
Уже в сумерках стал закупоривать себя, плетя из веток некое подобие плетня, закрывающего вход. Пурга помогала ему, занося плетение снежным заносом. В кромешной темноте он сел на кусок кошмы, бессильно привалившись спиной к самой большой кочке. Только теперь он почувствовал, как же сильно он устал. Пурга набирала силу, ветер свистел, завывал, но его свист не пугал, а убаюкивал Виктора и он задремал.
Проснулся он внезапно как от толчка. Что-то явно потревожило его. Но что? Он схватился за рукоятку ножа, прислушался, но ничего не услышал. Тогда он вновь откинулся спиной к кочке, поелозил по ней, устраиваясь удобней, и вдруг осознал причину своего беспокойства. От кочки осязаемо шло тепло!!!
Словно боясь спугнуть его, он раздвинул шубу свисающей травы насколько смог, втиснул руку в кочку и ощутил несильное, но ровное тепло. Ломая спички, он зажёг сразу несколько штук и замер в шоке. Весь снег у подножья всех кочек растаял, ушёл в торф.
Огонёк спичек больно обжёг кончики его пальцев, но он не замечал боли. Он ликовал. Теперь он точно знал, почему аборигены останавливались на ночлег у кромки болот. Пока торф до предела не насытится влагой от снега, он вместе с кочками будет давать тепло. А значит, он будет жить, жить всем чертям назло.
На следующее утро пурга не только не стихла, а наоборот усилилась, но это нисколько не волновало Виктора. Вошедшее в его плоть мировоззрение малых народов лишь напомнило ему, что глупо тратить запасы своих духовных и физических сил на размышление о том, чего ты изменить, увы, не в силах. Виктор, уже не задумываясь, стал жить так, как живут и действуют аборигены Крайнего Севера.
Продолжительность колымской пурги редко превышает пяти дней. Снег может идти затихая, то усиливаясь недели две и более, а вот ветер, чем сильнее он бушевал во время пурги, тем быстрее, словно выдыхаясь, стихает.
Витя решил разделить свои единственные съестные запасы — улов в расчёте на семь суток и даже не удивился тому, что он начал свою трапезу так, как это делают исключительно аборигены.
Те сначала обязательно разрезают голову вдоль черепа, а затем, жмуря от удовольствия глаза, высасывают весь рыбий мозг. Да ещё потом все хрящики головы, смакуя, пережёвывают. Закончив трапезу, Виктор с наслаждением скурил одну папиросу.
После этого он решил капитально утеплить своё жилище. Сначала глубоко воткнул ближе к вершине самой толстой кочки пару веток. После чего аккуратно и бережно сделал кочке причёску — «пробор», разведя её толстую травяную шубу на две стороны. Передохнул и неспешно стал вырезать своим охотничьим ножом из бока кочки кирпичики. Ближе к обеду успел дойти до сердцевины кочки. Глубже резать не стал. Снова передохнул, перекусил и выкурил премиальную папиросу.
После чего начал утеплять самое холодное место своего убежища — вход, выкладывая из вырезанных кирпичиков стену. Тщательно затыкая все щели торфяной крошкой. Он так увлёкся, что не заметил, как подкрались сумерки. Сгущающаяся темнота сильно расстроила Виктора.
Раззява, упустил время, ведь ещё утром хотел срезать травяную гриву с других кочек и выложить себе лежанку. Но оказалось, что если сесть в вырезанный в кочке грот на кусок кошмы, а затем, аккуратно распутав «пробор» прикрыть свисающей травой вход, то в его лежбище будет тепло и комфортно.
Каждое утро он просыпался от звенящей тишины, брал в руки складную удочку и протыкал ею снежный наст у входа. Удостоверившись, что наверху по-прежнему бушует непогода, завтракал и неспешно продолжал благоустраивать и утеплять своё убежище.
Он так сроднился со своим убежищем, что когда пурга наконец-то угомонилась и нужно было уходить, никак не мог решиться покинуть его. Топтался у входа и, не стыдясь, слёз, с умилением смотрел на свою убогую, но так безмерно дорогую для него нору. Наконец он решился, но что-то непонятное, очень властное остановило его.
Витя задумался и вдруг вспомнил то, что ему довелось видеть в глухих урочищах притоков Правого Асана. Именно сюда, спасаясь от коллективизации, устремились все богатые оленеводы Колымы и Якутии.
Там Виктор познал одну из удивительных особенностей малочисленных народностей: глубочайшее почитание памяти своих предков и таёжных богов. В тайге любой инструмент, домашняя утварь воистину дороже золота, а для людей, ушедших в изгнание, тем более. Они для них — бесценны. По мере поедания оленями ягеля оленеводы, спускаясь по Асанам всё ниже и ниже, каждый год ставя свой зимний стан в новом месте. И всегда, в каждой покинутой ими долине свято соблюдали священный таёжный ритуал.
Они снимали шкуры с яранг, но никогда не трогали каркасов, мотивируя это тем, что, если души их умерших предков пожелают спуститься на землю, им было где расположиться. Кроме этого, всегда почитали своих таёжных богов.
На пышном и обязательно отдельно стоящем дереве подвязывали ленточки, бусы, а к подножью клали вещь своего обихода. Не абы какую, а обязательно дорогую, имеющую цену в тайге. Ведь это дар не людям, а богам-покровителям. Чтобы они видели, что люди благодаря за покровительство, с радостью отдают им самое дорогое, что у них есть.
Отдавая себе отчёт, что своим спасением он обязан «голосам», Виктор не мог уйти, не исполнив этого ритуала. Самоё дорогое, что у него было — это очень редкая в те времена телескопическая удочка. Но у святого нет место торгу. Он поставил удочку в нишу, поклонился болотному убежищу и ушёл…
Последние слова рассказа Виктора сильно развеселили одного из буровиков, да так, что он чуть ли не в пляс пустился. Хлопал себя по ляжкам и, захлёбываясь смехом, без устали повторял:
— Ну, Дощечка, ну русский чукча. Уморил, так уморил. Дорогую удочку в дар колымским богам оставил? Ну и дурак же ты после этого, слов нет…
Но это веселье не было долгим. Самый пожилой и уважаемый всеми бурильщик неожиданно, со всего маху врезал весельчаку по плечу так, что тот кубарем слетел с волокуши в глубокий сугроб. Пока тот выкарабкивался из сугроба, старик взял себя в руки и уже спокойным, но строгим голосом сказал.
— Забыли, где вы находитесь? А ежели не забыли, то не смейте кощунствовать над тем, что в тайге всегда за святое почиталось. Ты, шутник, сколько уже лет на Колыме прожил? Пятнадцать? А можешь ли ты припомнить хотя бы один случай, чтобы тебе тайга помогла? Не можешь, а почему? Молчишь, так я тебе отвечу. Бурильщик ты знатный, но как приехал на Колыму «лесорубом» — срубить большую деньгу, так временщиком и остался. Не приняла тебя тайга. Хочешь, я на память, не менее десятка случаев припомню, как на смех людям тебя тайга в лужу сажала? Не хочешь, молчишь, то-то и оно, что сказать нечего.
Виктор на Колыме раза в три меньше тебя прожил, а его тайга от смерти спасла. Почему? Да потому, что живёт он не просто по закону тайги, а так, как её настоящий хозяин – абориген, тысячи лет в этих местах жил.
Я в этих краях, почитай, уже более тридцати лет прожил. Много чего сам видел, многое от других людей слышал. Но такого, чтобы голоса таёжных богов русского за ручку в болота отвели, от неминуемой смерти спасли, такого я ещё не слышал никогда.
Значит, заслужил он, чтобы тайга его за своего приняла. Это дорогого стоит. Очень, несоизмеримо ни с чем, дорогого.
А ты, Дощечка, гордись тем, что отныне тебя русским аборигеном называть будут. Ибо это, поверь мне, большая честь в тайге с малыми народами сравняться. Так что считай, тайга тебе заслуженно свой титул дала.
Автор: Юрий Маленко.