За что, ответь, ты, небо, мне, за что???

По твёрдому, укатанному до крепости асфальта свирепыми чукотскими пургами насту, отрешённо от всего земного медленно брёл человек.
Лучи заходящего, но по-прежнему яркого северного солнца, отражаясь от девственной чистоты чукотских снегов, слепили глаза. Они постоянно слезились, смазывали черты окружающего. Человек не успевал вовремя заметить предательской ступеньки снежного заструга, цеплялся за него ногой, спотыкался и падал грудью на наст.

Руки разжимались, и на снег падала чукотская мужская шапка доверху набитая смятыми денежными купюрами. Лёгкий ветерок позёмки тотчас же подхватывал их, и, словно играясь, относил в сторону. Человек замечал шаловливость ветра, не вставая на ноги, на четвереньках начинал гоняться за порхающими как летние мотыльки, бумажными банкнотами.

Поймав последнюю, клал её на прежнее место, прижимал шапку к груди и переводил взгляд с груды смятых купюр на небо. Задавал небесам вопрос, но, не дождавшись ответа, яростный шквал солёного мата сотрясал звонкую тишину бескрайней чукотской тундры.

Ввиду явного недостатка физических и духовных сил, этот запал не был долгим. С каждым новым словом голос затухал, паузы между фразами становились всё длиннее и длиннее. Подобно выходящему воздуху из пробитого гвоздём баллона, человек уже не кричал, а тихо шипел проклятья. Осознавая, что для продолжения у него уже не осталось сил, заключительным аккордом злобно плевал на наст. Вставал на ноги, вновь начиная движение в сторону так чётко видимого на фоне заходящего солнца, но по-прежнему далёкого посёлка.

С самого раннего детства, спасаясь от нападок старшего брата, Витя взял за правило прятать от него любимые игрушки под матрац, с годами это превратилось в постоянство привычки. Теперь эта детская привычка аукнулась ему горькими слезами.

Соблазнившись на сказочные посулы газетного объявления, Виктор заключил двухлетний договор с Анадырским рыбзаводом. Но когда он в числе других двух десятков моряков прилетел в Анадырь, оказалось, что делать им здесь совершенно нечего. Экипажи для двух новых сейнеров комбинат набрал, а вот с покупкой траулеров получилась накладка.

Моряки возмущались и грозили подать в суд, и директор предложил им компромисс — переоформить двухлетние договора на шестимесячные, временно прописаться по комбинату и слетать на три месяца в чукотское село Мейныпильгыно на летнюю путину нерки.

Поехать на Север за большими деньгами и вернуться с пустыми карманами было стыдно, моряки подумали и согласились.

Когда комендант общежития принёс паспорта с временной пропиской, Виктор поленился доставать чемодан и по привычке засунул документ под матрац.

Из-за постоянства туманов над перевалом горного хребта, через который необходимо было перелететь вертолёту, их вылет откладывался раз пять-шесть. Естественно, когда наконец-то было дано добро на вылет, они покидали общежитие в суматошной спешке, а паспорт так и остался лежать под матрацем.

Вспомнил о нём Виктор через месяц, когда надо было идти на почту получать первый чукотский заработок. Перевод ему выдали по военному билету, а вот с паспортом дела с каждым прошедшим месяцем обстояли всё хуже и хуже. Искать его в общежитии Анадыря было глупо, сразу после отлёта их постельное бельё отправили в прачечную.

Вначале администрация рыбзавода хотя бы проявляла заинтересованность и потребовала выслать объяснительную от Виктора, затем объяснительные затребовали от бригадира и директора базы, после этого прямым текстом послали Виктора подальше: «Перестань пудрить нам мозги и отрывать наше рабочее время. Наша Анадырская милиция сказала, что им очень даже интересно узнать, каким образом человек, улетающий в командировку в зону особо строгого пограничного режима, не удосужился проверить, где его паспорт и почему он вспомнил о нём чуть ли не через два месяца. Короче, сам потерял, сам и ломай себе голову, каким образом получить новый. Мы не няньки, чтобы сопли вербованным вытирать».

После окончания путины комбинат не стал заказывать вертолёт, предоставляя морякам право добираться до Анадыря «своим ходом». До Беринговского Витя долетел и началось… Сразу же после посадки вертолёта его задержали пограничники. Пробыл Витя у них трое суток и всё это время был на допросе или писал объяснительные. Затем его передали милиции и ещё двое суток дотошного дознания.

Наконец милиционеры устали от однообразия его ответов. Взяли с него штраф и подписку, что если он в течение семи дней не покинет Беринговский район, то подлежит аресту и осуждению на шесть месяцев за злостное нарушение паспортного режима в пограничной зоне. Правда не объяснили: как и на чём он сумеет выехать из района, но всё же проявили милосердии: «Езжай в гостиницу Нагорного, мы позвоним администратору, тебя заселят по военному билету и молись, чтобы твоё начальство не тянуло с ответами на наши запросы…».

Уже два месяца, как Витя не жил, а всеми доступными способами старался продлить существование человека, которому не на что и не на кого надеяться.

Каждую неделю его забирали в милицию и дотошно выясняли, почему Анадырский рыбозавод упорно не отвечает на их запросы. Витя устало повторял одно и тоже: «Если вы, власть, не можете до них докричаться, то что могу сделать я? Ведь вся администрация завода в отпуске на материке».

Его материли, грозили сгноить на нарах, брали очередную подписку и выгоняли. Штрафов с него уже не брали. Откуда у бомжа могли быть деньги на штраф? Все те несчастные рубли, которые ему изредка удавалось заработать на уборке снега или на разгрузке машин в магазинах, целиком уходили на оплату номера в гостинице, оставались копейки на хлеб.

Специфической особенностью Чукотки было то, что независимо от причины: отпуск, направление на лечение или учёбу, безболезненно для производства это было осуществимо исключительно в зимнее окно. Трёхмесячный промежуток между окончанием осеннего забоя оленей и начала подготовки весеннего отёла. Эти три месяца все райцентры Чукотки были словно проспиртованы, столько алкоголя выпивали вырвавшиеся на «материк» чукчи.Никто из них и не вспоминал, куда и за

чем он ехал, первый пункт их прибытия — райцентр становился для них и конечным. Покинут они его лишь после того, как на сберкнижках не останется ни одного рубля. А вклады на их книжках измерялись десятками тысяч. Зарабатывая хорошие деньги, они годами не покидали своей тундры. В чукотских посёлках им не на что было тратить свои сбережения, и совершенно неожиданно, но властно, это стало новой «национальной традицией» чукотского народа.

Если чукча вырывался на «материк» — в райцентр, то трата многотысячных сбережений как можно в более короткие сроки стала почитаться на Чукотке как доблесть. Чем больше истратит чукча денег за короткий промежуток времени, тем значит лучше и полезнее для себя он отдохнул.

Виктор уже был на грани нервного срыва, когда гостиница райцентра стала стремительно заполняться вырвавшимися «на материк» чукчами, среди которых было немало людей из Мейныпильгыно.

Одной из самой потрясающей особенностью чукотского народа является их отношения к тем, кто приехал жить и работать в их суровые края. Если приехавшие не высмеивают быт и национальные особенности уклада чукотского народа, принимают их такими, какие есть, то они становятся дорогими гостями не только данного посёлка, но и всей Чукотки.

За время своей командировки в Мейныпильгыно ни в чём предосудительном Виктор замечен не был и согласно чукотскому закону о гостеприимстве, стал дорогим гостем для всех вселившихся в гостиницу пастухов. Они без лишних слов, разом, решили все его проблемы. Оплатили проживание в гостинице на два месяца вперёд, купили ему настоящую зимнюю одежду, а старую, пока он спал, выкинули, и стали наперебой угощать спиртным своего дорогого гостя.

Теперь главной проблемой для Виктора стало, как бы не спиться. Ему не просто предлагали с раннего утра и до позднего вечера вино и купленную специально для него закуску. Не менее десяти раз на дню его чуть ли не на руках пытались затащить в ресторан. Это продолжалось до тех пор, пока Виктор не обратил внимание на то, что все чукчи с почтением относятся к одному пожилому пастуху с Хатырки.

Он обратился к нему с просьбой оградить его от слишком бурного проявления чукотского гостеприимства. Тот внял его мольбам, взяв под свою опеку, но сделал это своеобразно. Отныне жители других посёлков не очень сильно докучали своими предложениями пойти с ними в ресторан. Но Виктор, как и прежде, не просыхал от спиртного, теперь он ежедневно ходил в ресторан… со своим опекуном.

Рано или поздно всё обязано приблизиться к своему логическому завершению. Весенний отёл является определяющим для оленеводства и готовиться к нему надо обстоятельно. Заранее перегнать стада на пастбища богатые ягелем, произвести отстрел всех хищников, способных напасть на молодых беззащитных оленей. Да мало ли ещё больших и малых трудностей в этом, таком простом на поверхностный взгляд, но необычайно сложном и трудоёмком деле как оленеводство в заполярных широтах.

Но как готовиться к отёлу, когда почти все самые лучшие пастухи сами находятся на «пастбище» в Нагорном и, судя по всему, покидать его упорно не желают?

С пастухами с Алькатваама, ввиду того, что их посёлок располагался всего в нескольких десятках километров от райцентра, было проще всего. Их пьяными забрали из холла гостиницы, уложили в тёплые будки вахтовок и вывезли на постоянное место жительства.

Против пастухов из Мейныпильгыно использовали страх малочисленных народов перед любыми уколами или прививками. Им сказали, что через неделю в райцентре будет введён карантин, и в течение месяца всем еженедельно будут делать очень болезненные уколы. Чукчи, спасаясь от прививки, сами ринулись на аэродром.

На пастухов из Хатырки угроза прививок не подействовала. Не помогла и договорённость со сберкассой выдавать им деньги не чаще одного раза в неделю. Они просто стали снимать со своих счетов более крупные суммы.

Пастухи умные, а их председатель колхоза ещё мудрее, он придумал, как, обманув чукчей, вывезти своих пастухов домой в тундру.

К шести часам утра проживающие в гостинице чукчи уже на ногах и начинают бродить из номера в номер, надеясь найти хотя бы глоток вина на похмелье. В самый разгар мучений, когда ради одной стопки человек готов заложить свою душу дьяволу, в холл гостиницы стремительно вошёл их председатель колхоза в сопровождении трёх человек администрации.

Пришедшие прошли к столу и водрузили на него три канистры. Пастухи, уверенные, что сейчас их начнут уговаривать прекратить пьянствовать и отправиться на аэродром для вылета домой, насторожились, сбились в тесный кружок. Председатель, энергично встряхнул канистры одну за другой и с весёлыми словами начал открывать их.

— Ну что, мои дорогие земляки, шибко головки болят? Знаю, что сильно, уже два месяца без просыпа пьёте, а у меня для вас чудотворный бальзам припасён.

В одной канистре — чистый медицинский спирт, в другой наш чукотский «Зверобой», ну а в третьей — лимонад на запивку.

Впрочем, это не нуждалось в объяснении, в холле явственно витал запах крепкого спиртного. Помимо своей воли мелкими шагами все потянулись поближе. Когда они взяли стол в кольцо, председатель сказал:

— Значит так. Отдаёшь мне паспорт и сберкнижку, и пей, сколько в тебя влезет. Мало будет, в машине ещё есть. Ну, кто смелый, вперёд.

Услышав о том, что им придётся отдать свою сберкнижку, чукчи разом отшатнулись, злобно, словно клубок потревоженных змей, зашипели. Но это длилось всего лишь несколько жалких минут. Запах спирта напитывал воздух своим властный зовом, а сухость перегара с не меньшей силой драла их горло.

Сначала один, затем второй, третий, десятый, словно бросаясь в бездонный омут, глубоко вздыхали, решительно подходили к столу, отдав председателю паспорт и книжку, трясущимися руками наливали себе спиртное. По всей видимости, опыта питья чистого спирта у них было мало, каждому перехватывало горло, и они начинали судорожно кашлять. Едва восстановив дыхание, пьянели на глазах, ноги их подкашивались и, опустившись на пол холла, чукчи тут же засыпали.

Председатель оглядел это сонное царство, но не обрадовался, а крепко выругался:

— Мать твою, перестарались. Надо было им водку вместо спирта давать, а вы, спирт надёжней. Теперь что прикажете с ними делать? Совхоз уже оплатил заказ на вылет двух вертолётов на Хатырку. Вылет назначен на десять утра, две вахтовки ждут у входа. Да мы вчетвером минимум до одиннадцати будем их со второго этажа вниз носить. Надо срочно искать людей, но где?

Он огляделся. У стены стоял Виктор, а рядом с ним ещё троё, только вчера прилетевших с Анадыря, русских командировочных. Лицо председателя просветлело.

— Мужики, выручайте, не пожалеете. Значит так, поможете мне снести и погрузить этих спящих сурков в машины. Канистра со «Зверобоем», она полная, ваша, а если поедете со мной на аэродром и поможете загрузить их в вертолёты, то доплачу ещё по четвертаку… что, считаете, мало? Чёрт с вами доплачу по сорок рублей на нос. У меня же два вертолётных борта горят.

Виктор набрал полную грудь воздуха, готовый обложить председателя за его предложение самым отборным, не ведомых в этих местах, солёным матом.

Но тут увидел, как помощники председателя стали «окучивать» спящих чукчей. Хватали их за ноги и волоком таскали поближе к лестничной площадке, сваливая в кучу. Именно в тот момент, когда Виктор хотел начать свою гневную отповедь, они схватили за ноги его опекуна. Вместо мата он заорал во всё горло:

— Стойте! Стойте! Я помогу вам без всякой оплаты. Только не трогайте этого пастуха, я сам снесу его вниз, погружу в вертолёт. Подождите пять минут, я только оденусь и Виктор со всех ног бросился в свой номер.

Волновался председатель напрасно, вертолётчики сказали, что по техническим причинам вылет задержится часа на полтора, но зато взбунтовались водители двух вахтовок, в которых спали сладким сном пастухи. Когда они узнали, что вылет задерживается, то категорично заявили председателю колхоза:

— Извини директор, но над нами стоят наши начальники и у них не забалуешь. Если они сказали, чтобы мы после доставки твоих пастухов в аэропорт тотчас же вернулись в гараж, значит, так тому и быть.

Пастухов выгрузили из вахтовок и рядами уложили на снежный наст, машины развернулись и уехали в Беринговский, вместе с ними отбыли и нанятые «грузчики». Виктор остался, чтобы проводить своего опекуна.

Морозная постель снежной перины и лёгкий, но очень жгучий ветерок позёмки, быстро протрезвили, привели в чувство чукотских пастухов. Виктор получил возможность познать ещё одну, неизвестную ему ранее, потрясающую национальную черту этого удивительного народа.

У него, такого простого на первый взгляд, но такого мудрого, было глубокое философское восприятие земного бытия. Зачем, ради чего тратить запасы своих духовных и физических сил, протестуя против того, что ты изменить уже не в силах?

Всё происходящее вокруг тебя надо принимать в том виде, какое оно есть на самом деле. Не стремиться подстроиться под сложившиеся обстоятельства, а просто жить в соответствии с новыми реалиями. Мягко, гармонично и совершенно безболезненно для себя входить в новую для тебя жизнь.

Был на «материке», жил в гостинице и согласно их реалиям, ты пил спиртное, ходил в ресторан. Тебе нравилась такая жизнь и ты упорно не желал сам, по своей воли, расстаться с нею.

Но вот ты проснулся на снежном насте, огляделся вокруг себя, увидел бескрайние просторы твоей любимой тундры и понял, что реалии твоего бытия кардинально изменились. И чем скорее ты перестанешь сожалеть о прошлой, сладкой жизни на «материке» и начнёшь жить согласно реалиям тундры, тем для тебя лучше.

Пастухи, приходящие в себя на заснеженном насте любимой тундры совершенно не обижались на председателя, вырвавшего их обманом из сладких объятий «материка».

Придя в сознание, они садились на снег и совершенно не обращали внимания на позёмку, больно бьющую их по глазам. Словно вновь народившиеся, начинали впитывать в себя реалии бытия своего народа. Многие широко распахивали ворот своих кухлянок и подставляли открытую грудь ветру, чтобы он быстрее выветрил этот смердящий и теперь так оскорбляющий их достоинство перегар.

Лица их светлели, сначала один шутливо толкнул соседа плечом, затем другой бросил горсть снега в лицо другому и вот в заснеженной тундре степенные чукотские пастухи, словно малые дети, устроили кучу малу. Теперь они были пьяны не от вина, а оттого, что они вернулись туда, где им предначертано быть всегда, в свою тундру.

Проснулся, сел на снег и опекаемый Витей старый пастух. Но он, в отличие от других, не предался общему веселью, а тщательно, даже излишне грубо, растёр своё лицо снегом, потом повернулся лицом на запад. Как будто пытался проникнуть взглядом за горизонт, где за многие сотни километров была его любимая Хатырка. Смотрел он туда долго и всё время что-то шептал. Потом повернулся к Виктору и сказал:

— Совсем старый стал, вина много пил, стыд, честь потерял. Два месяца в тундре не был, олешка наверное подумал, что сдох я на материке. Теперь я у тундры прощения попросил, и олешкам моим передал, что как только прилетим, сразу к ним поеду. Он снова повернулся лицом к западу, и начал тихо напевать какую то чукотскую песню.

Наконец вертолётчики устранили неполадки и чукотским пастухам предложили занять свои места. За это время лицо старого пастуха не просто просветлело, оно словно светилось изнутри. Старый чукча буквально цвёл от осознания того, что совсем скоро ему предстоит встреча с его любимыми олешками.

Он обнял Виктора, желая сказать ему на прощание самые тёплые слова, но тут же резко отстранился. С удивлением и непониманием смотрел на его не просто печальное, а буквально искажённое гримасой отчаяния лицо.

— Мой русский брат, что случилось? Я же вижу, это не горечь от разлуки, это иное.

Витя с глубокой печалью ответил:

— Вот и подошла к финалу эта чудесная чукотская сказка. Всё правильно, всё закономерно, за всё каждый обязан платить всегда сам.

Я с огромной благодарностью, до самой гробовой доски буду помнить всё, что сделали для меня вы, чукчи, но каждому своё. Вам радость встречи с вашими олешками, а мне минимум на полгода тюремные нары. Завтра пойду в милицию, пора кончать эту волынку, пусть садят. Спать мне всё равно, кроме камеры, негде.

Старый чукча даже подпрыгнул от этих слов:

— Зачем милиция, почему ты не хочешь и дальше жить в гостинице, ожидая, когда твоё начальство прилетит с отпуска?

— Потому, отец, что когда я сносил тебя со второго этажа, администратор окликнула меня и сказала, что хотя вы и оплатили моё проживание на два месяца вперёд, но после нового года плата повысилась, они произвели перерасчёт и самое лучшее для меня — это улететь с вами в Хатырку, ведь срок моей оплаты заканчивается завтра. Так как ни одного чукчи после вашего отлёта в гостинице не осталось, то и выручать старшего брата чукотского народа, то есть меня, будет больше некому. Меня просто вышвырнут на улицу. Всё правильно, просто обидно, когда к тебе относятся как к бездомному бродячему псу. Ну ладно, давай прощаться.

Но старый пастух не пожелал прощаться. Он лихорадочно стал обшаривать свои карманы, вытаскивая из них смятые купюры, но их было ничтожно мало. Тогда он сунул деньги Виктору, бросился к вертолётам и что-то коротко, но очень резко, прокричал по-чукотски.

Матерились вертолётчики, суматошно метались, щедро раздавая тумаки, председатель и его помощники, но чукотские пастухи их словно не замечали. Более того, несмотря на яростное сопротивление лётчиков, салоны покинули даже те, кто уже сел в вертолёт.

У чукотских мужчин есть одна удивительная черта особенно при покупке спиртного. Они никогда не считают сдачу и кладут её через ворот кухлянки в свой рукав. Ведь манжета рукава очень плотно облегает кисть руки, делая его одним большим карманом.

Теперь все пастухи, сняв с себя кухлянки, тщательно обыскивали рукава и радостно вскрикивали от полноты счастья, если им удавалась найти там очередную смятую купюру. Потом они подходили к Виктору и, не слушая его возмущения, просто засовывали деньги в карманы его куртки. Ввиду того, что все купюры были смятыми, карманы быстро заполнились. Тогда старый пастух снял со своей головы шапку и собранные деньги стали складывать в неё.

Но даже когда старик вручил эту набитую доверху смятыми купюрами шапку, неспособному говорить от нахлынувших чувств Виктору, не успокоился.

Он потребовал от председателя, чтобы тот достал свой блокнот и написал на одном листке его фамилию, это для Виктора, а на другом полное имя фамилию и отчество Виктора, для себя. После этого он подошел к Виктору, засунул листок в его нагрудный карман и сурово сказал.

— Не надо никаких слов благодарности, это закон нашей тундры. Ты уважаешь нас — чукчей, вся Чукотка будет уважать тебя. Понадобятся деньги, дай телеграмму, меня в посёлке не будет, они вышлют.

Вертолёты уже давно растворились в небесной сини, а Виктор словно застыл, подняв к небу залитое слезами искренней благодарности лицо. В себя его привёл начавший крепчать мороз. Он посмотрел в сторону аэровокзала и тут же, словно он увидал нечто неприятное, отвернулся.

Ему было невыносимо стыдно за всех, когда бы то ни было живших или продолжающих жить на Чукотке людей других национальностей.

Это сколько незаслуженных попрёков, унижения своих обычаев вытерпели, выстрадали за эти десятилетия от приехавших в их суровые края людей чукчи, если они принимают как самого дорого гостя, считают своим русского только за то, что он ни разу не позволил себе оскорбить честь и национальный уклад чукотского народа?

Прямо по прямой, в километрах двенадцати, а может и всех пятнадцати на взгорье чётко выделялись на синеве неба дома Нагорного и он пошёл. Не думая ни о расстоянии, ни о коварстве зимней чукотской тундры, ни о том, что случись с ним какая неприятность, ему не поможет никто. Вся его сущность, разум были наполнены одним вопросом:

-— Почему за что, за какие грехи небо так несправедливо к этому, такому прекрасному, преисполненному искренней добродетелью, чукотскому народу?

Но небо не отвечало, стыдливо пряча свой светлый лик за облака, и Виктор с яростью начинал обличать небеса…

…По твёрдому, укатанному до крепости асфальта, свирепыми чукотскими пургами насту, отрешённо от всего земного не шёл, а медленно брёл человек, который всеми фибрами души пытался, но так и не мог найти ответа на свой вопрос…

За что, о, небо, ответь ты мне, за что?

Автор: Юрий Маленко.