Дети лагерной Колымы

Вчитываюсь в строки приказа наркома НКВД СССР Н. Ежова от 15 августа 1937 года  № 00486  о массовых репрессиях против жен  «изменников родины»  и вспоминаю  другой оперативный приказ всесильного тогда наркома.

Он был подписан 30 июля 1937 года, то есть за две недели  до появления столь  страшного решения по отношению к семьям  репрессированных «врагов народа». Но в этом приказе за № 00447 говорилось  о том, что перед органами государственной безопасности стоит «задача – самым беспощадным  образом разгромить всю эту банду антисоветских элементов, защитить трудящийся советский народ от их контрреволюционных происков и, наконец, раз и навсегда покончить с их подлой подрывной работой против основ советского государства ». В соответствии  с  этим    нарком приказывал с 5 августа 1937 г. во всех республиках, краях и областях  начать  операцию по  репрессированию бывших кулаков, активных антисоветских элементов и уголовников. В Узбекской, Туркменской, Таджикской и Киргизской ССР операцию начать с 10 августа с.г., а в Дальневосточном,  Красноярском краях и Восточно-Сибирской области с 15 августа с. г.

В июльском приказе наркома подчеркивалось, что материалами следствия  устанавливается: «в деревне осело значительное количество бывших кулаков, ранее     репрессированных, скрывшихся   от репрессий,  бежавших из лагерей, ссылки  и трудпоселков. Осело много, в прошлом репрессированных церковников  и сектантов, бывших     активных  участников  антисоветских вооруженных выступлений.  Остались почти  нетронутыми в деревне значительные кадры антисоветских политических партий…, а также кадры бывших активных бандитских восстаний, белых карателей, репатриантов и т.п.  Часть перечисленных выше элементов, уйдя из деревни в город, проникла    на предприятия промышленности, транспорт, строительство».

Сначала в приказе отмечалось:  «следствием устанавливается», но    там же, как вывод, акцентировалось: «все эти антисоветские  элементы являются главными зачинщиками всякого рода антисоветских  и  диверсионных преступлений, как в колхозах и  совхозах, так и на транспорте и в некоторых областях промышленности».

Итак, враг был определен. Традиционно, по нормам советского законодательства того времени, определялись и меры наказания.

Все репрессируемые разбивались на две категории. К первой относились все наиболее враждебные элементы. Они подлежали немедленному аресту и, по рассмотрению их дел на тройках — РАССТРЕЛУ.  Ко второй категории относились все остальные менее активные, но все же враждебные элементы. Они подлежали аресту и заключению в лагеря на срок от 8 до 10 лет, а  «наиболее злостные и социально опасные из них, заключению на те же сроки в тюрьмы по определению тройки».

И далее в пунктах этого июльского приказа № 00447 конкретно указывалась мера наказания семей «врагов народа», в частности пункт 4 устанавливал: «Семьи приговоренных  по первой и второй категории, как правило,  не репрессируется. Исключение составляют:

1. Семьи, члены которых способны к активным антисоветским действиям. Члены такой семьи, с особого решения тройки, подлежат водворению в лагеря или трудпоселки.
2. Семьи лиц,  репрессированных по первой категории, проживающие в пограничной полосе — подлежат переселению за пределы пограничной полосы внутри республик, краев и областей.
3. Семьи репрессированных по первой категории, проживающие в Москве, Ленинграде, Киеве, Тбилиси, Баку, Ростове на Дону, Таганроге и в районах Сочи, Гагры и Сухуми подлежат выселению из этих пунктов в другие области по их выбору, за исключением пограничных районов». (Интересно, были ли случаи, когда  ссыльные избирали по своему выбору места жительства ?)

Порядок ведения следствия  регулировался приказом наркома: «Следствие проводится ускоренно и в упрощенном  порядке. » Об Уголовном Кодексе он не   вспомнил, но подчеркнул в приказе:  «Основанием для приведения приговора в исполнение являются – заверенная выписка из протокола заседания тройки с изложением приговора в отношении каждого осужденного и специальное предписание ,за подписью председателя тройки, вручаемые лицу, приводящему приговор в исполнение».

Что же повлияло на изменения отношения к семьям врагов советской власти? Кто помог наркому Ежову так резко изменить  приказ и жестко отреагировать  на судьбу ЧСИР (членов семьи изменников родины)?  Только вождь всех народов и человек, которому дети в СССР  выражали всеобщую благодарность- «Спасибо товарищу Сталину, за наше счастливое детство!  »

Июльский приказ 1937 года наркома внутренних дел Н. Ежова указывал: «окончить операцию в четырехмесячный срок, то есть в декабре, в то время как его августовский приказ торопил  срок действия по репрессированию жен уже осужденных  изменников родины, обязывая чекистов закончить операцию к 25 октября. Причем  подчеркивалось: «Впредь всех жен изобличенных изменников родины, правотроцкистских шпионов арестовывать одновременно с мужьями, руководствуясь порядком, установленным настоящим приказом». Это было время «ежовых рукавиц» и иезуитской политики Сталина. Обласканный смертельным вниманием генерального секретаря  ЦК ВКПб, нарком Ежов в своих приказах 1937 года стремился выполнить любые указания Иосифа Виссарионовича, как верный солдат партии, за что поплатился жизнью, не только собственной, но и своих родственников.

Василий Гроссман блестяще показал трагедию семьи  Н.И. Ежова в  рассказе «Мама» (ж. »Знамя », № 5-1989 г. ).  Дочь наркома Наталья, скитавшаяся по стране, ныне живет в поселке Ола,  но до сих пор не имеет статуса репрессированной.

Дети наркомов Сталина. Их детство прошло в привилегированном обществе советской знати. Рожденные  и воспитанные в условиях партийно-государственного бюрократического почитания, они с лихвой познали роскошь и нищету, лицемерие и предательство, и так называемую «отеческую заботу  советского государства о подрастающем поколении строителей социализма».

Наталья Николаевна прожила  такую   жизнь.  Поражает ее оптимизм. Отработав многие годы работником культуры в сельских учреждениях Чукотки и Колымы, она пишет стихи и песни, помогает воспитывать внучек и мечтает о новом  этапе творческой деятельности. Жизненного опыта хватает, но воспоминания о детстве, лишенном родителей, ее не покидают.

В поисках прошлого дети наркомов идут по следам трагедии семьи. Дочь наркома морского флота СССР Петра Ширшова,  одного из первых  Героев Советского Союза, известного полярника и академика, нашла могилу своей матери, киноактрисы Елены Гаркуши в поселке Омчак на Теньке. Из-за  отказа в притязаниях Берии, жена    Ширшова была этапирована на Колыму, здесь и закончила   жизненный   путь. Марина Ширшова лишь в 70-х годах смогла поклониться праху матери и с помощью работников рудника имени Матросова перезахоронить его в Москве. Много лет она работала гидрологом в институте океанологии АН СССР, носящем имя ее отца.

Тогда ни она, ни я,   беседуя с ней, не знали содержания приказов Н.Ежова о преследовании  родственников  врагов советской власти. Нам внушали сталинское выражение: « Дети  за отца не отвечают!»  П.П.  Ширшова  тогда пощадили, Н. И. Ежова — расстреляли. Но семьи их были разрушены.

«Семья-ячейка общества»- утверждала социалистическая  идеология. Сколь пустынным было то общество, в котором миллионы советских граждан воспитывались в неполных семьях, где родители находились на содержании в исправительно-трудовых лагерях или  покинули это общество навсегда  не по своей воле. Страдали же, в первую очередь,  самые беззащитные граждане страны Советов — дети.

Показательна судьба Надежды Адольфовны  Иоффе, дочери первого посла советской России в Германии и Японии,  друга Л. Троцкого.

Она провела двадцать лет в лагерях и ссылке, где родились две ее дочери, внучки Адольфа Иоффе, известного советского дипломата. Ее судьба, как всей семьи, была тесно связана с большевистской партией  и с ее лидерами — В. Лениным, Л. Троцким. Но только позже Надежда Иоффе узнала, что из 24 членов ЦК РСДРП, участников октябрьской революции 1917 года, 11 человек были впоследствии расстреляны товарищами по партии, 12-й умер в тюрьме, Троцкого убили по приказу Сталина, а Адольф Иоффе покончил с собой в 1927 году.

Однако,  сначала был комсомол, куда она вступила в 1919 году тринадцатилетней девочкой. Рекомендацию ей дал Н. И. Бухарин. Студентка института народного хозяйства им. Плеханова после смерти отца активно участвовала в троцкистском оппозиционном движении, за что через два года попала в первую ссылку с новорожденной дочерью Наташей. В 1930 году ее мужа Павла направили в распоряжение Хабаровского краевого финансового управления, к нему и доставили ссыльную 23-летнюю жену с дочерью. Через год Павла назначили зам. председателя Владивостокского горисполкома, а в 1932 году в семье появилась еще одна дочь Кира. Это уже была прочная семья, в которой проживал и 10-летний Юра, сын от первого брака Павла.

В конце 1933 года в результате «партийной чистки» — кампании по укреплению  рядов ВКПБ в Благовещенске, куда переехала семья, Павла, работавшего  там зав.  финансовым  отделом  горисполкома, исключили из партии с формулировкой: «за  связь с активной троцкистской  Иоффе». Супруги поехали в Москву «за правдой». Там их взяли на работу в качестве беспартийных специалистов. Но грянул 1934 год, смерть Кирова и последующие репрессии против действующей оппозиции.Чрез два года Надежду и Павла арестовали. Иллюзии исчезли.

В Бутырской тюрьме Надежда встретила многих знакомых, с ними не раз судьба будет сталкивать на Колыме.  Два месяца допросов закончились для нее решением Особого Совещания – пять лет ИТЛ  на Колыме, тогда в 1936 году  это был максимальный срок, определяемый Особым Совещанием НКВД. Те, кто проходил  по суду, особенно революционного трибунала, получал обычно 10 лет, Ее Павел получил три года исправительно-трудовых лагерей и тоже на Колыме. Детей смогла забрать к себе бабушка. А Надежду Иоффе, как опытного специалиста, направили в распоряжение  одного из управлений Севвостлага,  где она стала работать плановиком-экономистом.

Надежда имела оклад 900 рублей, из них 500 р. удерживал лагерь, остальные поступали на ее личный  счет. Муж содержался на прииске  «Пятилетка» в Южном горно-промышленном  управлении, ему удавалось посылать письма, посылки. Но жили они раздельно. Только в начале 1937 года  Надежду по ее настоятельным просьбам направили на трассу, по месту нахождения Павла. Редкий случай в практике Севвостлага.

Это было время начавшихся московских процессов, сначала, так называемого, «троцкистско-зиновьевского» блока, потом — «Паралелльного центра»,  потом правых оппортунистов.

Оротукан, куда отправили Н. А. Иоффе, встретил «ситцевым городком «,  где в палатках размещался мужской лагерь. Женщин было всего три,  и на них, здесь в 400 километрах от Магадана, смотрели тогда, как на чудо, давно не видели. Лида Воронцова, 18-летняя ученица театрального училища в Ленинграде, осуждена на 10 лет по статье 58-1 УК  за «измену Родине»- в клубе Морпорта  танцевала фокстрот с  иностранными моряками. Люся Чаромская, второй секретарь Магнитогорского горкома ВКПб, с 1935 года осуждена на 5 лет, как  КРТД, (контрреволюционная троцкистская деятельность). Даня Киевленко тоже была осуждена как КРТД. К этим политическим врагам доставили и Н.Иоффе.

Вскоре Надежду привезли на прииск «Пятилетка», где среди двух тысяч заключенных находился и ее муж Павел, а среди женщин проживали три жены административных работников лагеря. Половину населения прииска  составляли уголовники, другую половину – политические, большей частью КРТД. Бывшие партработники, научные сотрудники, студенты. Им был положен  тяжелый физический труд в забое по 14 часов в сутки при 40 градусном морозе зимой. Павел жил в лагере, в трех километрах от него в сангородке находилась Надежда. У супругов была возможность встречаться.

И это была не единственная семья заключенных. На «Пятилетку» прибыла семья Евгения Островского и Муси  Натансон, тоже КРТД. Попав на Колыму, они поставили условие:  работа по специальности. И совместное проживание мужа и жены.  «В качестве протеста  объявили голодовку  и держали ее 80 дней — самая продолжительная из всех колымских голодовок,» — свидетельствовала Н. А. Иоффе.Недолго было их семейное счастье  в  заключении, бунтующих троцкистов позже расстреляли.

В 1937-38 годах в Оротукане  усилилась деятельность уголовников. От их рук погибла секретарь комитета ВЛКСМ  Южного ГПУ Татьяна Маландина,  геологи прииска «Пятилетка» В. Успенский и Л Леонова. Убийствам старались придать политический характер. И когда у Надежды Иоффе родился третий ребенок- дочь, супругов разъединили. Девочка родилась в больнице Усть-Таежной,  в 403 км от Магадана и 25 км от прииска.

Через неделю мамашу отправили на спецкомандировку,  там, где впервые появилась в ЮГПУ. Теперь уже двадцать женщин жили в одной большой палатке под замком. Рядом находилась мастерская, где они чинили бушлаты и телогрейки. Кроме Н. Иоффе с ребенком, была еще одна — Александра Николаева, бывшая студентка Академии связи, осужденная за КРТД на пять лет. На ее  руках  находилась 6-месячная дочь Алла. Ее арестовали беременной, а дома остались двое мальчиков-близнецов. Судьбы матерей были схожи и они сблизились. Для детей и их мам  в большой палатке выделили угол, поместили два топчана, две маленькие кроватки, посредине установили  железную печурку. Им полагался детский паек, но доходила лишь половина: часть оставлял у себя продавец ларька, часть отдавали конвоиру, чтобы разрешал приносить дрова для печи.

И вновь в судьбе женщин произошли перемены.  После появления С. Гаранина, начальника УСВИТЛа,  (управления Севвостлага), их перевели  на женкомандировку, вблизи Магадана, где содержали в бараке «мамок». О «мамках» уже писали в своих воспоминаниях Е.Гизбург, Г. Воронская,  Г. Демидов.  «Мамки» — женщины, имеющие грудных детей или только собирающиеся рожать. Как правило, в лагерях — это  бытовички, осужденные по уголовным статьям, для которых дети — выгодный       «бизнес».  В течение  шести месяцев им дают паек и  не заставляют работать, не отправляют на этап. Они подпадают под так называемую амнистию Крупской для  матерей,  но не для политических заключенных.

Дети подруг, Лера и Алла две недели находились на карантине, а  потом их отправили  в один из магаданских  деткомбинатов. Там-то девочки быстро заболели воспалением легких. Вот когда подруги по несчастью по настоящему испугались за своих малюток, ибо там «Дети умирали непрерывно: от диспепсии, от анемии, просто от истощения. А ведь условия могли быть неплохие: помещение хорошее, питание тоже неплохое. Все упиралось в уход.58-й   работать с детьми не разрешали — «враги народа». Работали уголовники, бытовики — «социально близкие» Этим-то «социально-близким» и собственные дети за редким исключением не нужны, а тем более  чужие —  вспоминала Н.А. Иоффе.   Из всего набора детей в деткомбинат остались в живых трое: Лера, Тамара-дочь немецкой коммунистки  Иоганны  Вильке, и Толик, сын московской работницы Шуры Ивановой.

Содержались дети  в двухэтажном каменном здании, но на первом этаже был детсад для детей вольнонаемных, а  во  втором-для круглосуточников,  в том числе и детей заключенных.  Кухня была одна, но готовили разные блюда. Вольным на завтрак подавали яичницу, бутерброды с колбасой, какао, булочки с джемом. А другая категория детей кормилась  иначе — овсяная каша и чай с молоком.

« В деткомбинате все время умирали дети. Видимо, кто-то обратил внимание на эту потрясающую детскую смертность. Сняли врача и поставили нового, приехавшего из Москвы. Ее звали Розалия Борисовна Гинзбург. Первое, что она сделала-пошла в УСВИТЛ  и заявила, что ей совершенно безразлично, по какой статье осуждены женщины, работающие в деткомбинате, но она требует, чтобы это были люди, которым можно доверять детей.» — вспоминала Надежда Адольфовна. Убрав блатных, поставив пожилых женщин — указниц и несколько человек даже с 58 статьей, в качестве  обслуживающего  персонала,  добились должного порядка. Дети перестали болеть.

Таким  был 1938 год в Магадане. Остались с тех пор  шрамы в душе матерей, да старое здание Дома малютки с прежним   адресом -улица Сталина,  дом 10. Ныне в нем размещается учреждение городского Водоканала.

Не кормящие матери  видели своих детей два раза в месяц, но когда из барака «мамок» Н. Иоффе перевели в обычный лагерь, то и этих встреч с ребенком она лишилась.  Работала с 1939 года на этапах, сначала на Оле, где была занята на строительстве, летом — на путине. Изредка через управление рыбо-промыслового хозяйства  (УРПХ) на  Веселой  удавалось побывать в Магадане в деткомбинате, пока не устроилась работать в прачечную на Веселой,  которую обслуживала небольшая женская командировка, тоже смешанного состава-58 статья и бытовички.

В начале 1940 года Н.А. Иоффе  в третий раз попала в Магадан. Работала на большом рыбном складе УПРХ и участвовала в художественной самодеятельности городского коммунального отдела (ГКО), очищала снег на улицах города, трудилась на дровоскладе,  банно —  прачечном  комбинате  в Нагаево.

Освободилась 10 апреля 1941 года и устроилась работать экономистом транспортного отдела ГКО, получила жилье и,  наконец, забрала дочку из деткомбината. Было ей тогда три с половиной года. Вот только о том, что отца ее расстреляли на Колыме, узнала Наташа много позже. В конце 1942 года Иоффе с дочкой переехала на Олу, пригласили работать начальником планового отдела рыбпромкомбината. Лишь после войны, в 1946 году выехала она в Москву, где ждала ее мать, отбывшая и свой пятилетний срок заключения, как ЧСИР.

Кто мог предугадать, что небольшой  рыбацкий поселок Ола на Охотском  побережье  приютит детей наркомов Сталина, изведавших  «счастливое детство » и лишенных  родителей по воле диктатора.

Н.А. Иоффе с 1991 года жила со своими детьми и внуками в  Бруклине (США), написала в 1992 году книгу «Время назад» о своей жизни, судьбе и  эпохе, издав ее в Москве,  а Н.Н. Хаютина продолжает оставаться  ольчанкой, видимо, навечно приписанной к Колыме.