Прошедшая в Магадане в июне текущего года Международная школа молодых учёных, состоявшаяся в рамках форума «Петербургский диалог», как и все подобные насыщенные мероприятия, поставила много вопросов. Некоторые удалось задать во время форума, некоторые не удалось. Некоторые возникли позже, после осмысления вдруг навалившегося большого потока информации.
Один из прозвучавших и заинтересовавших меня докладов талантливой журналистки «Новой газеты» Елены Рачевой назывался «История сталинских репрессий через призму личной памяти. Опыт интервью с заключёнными и охранниками ГУЛАГа». Многое в процессе последующего, длительного на фоне времени, посвящённого самой школе, общения с ней мне удалось прояснить. Многое, но не всё.
Известно, что наша память страдает субъективизмом. А в нашем случае — тем более. Какие поправки на это делаются в подобных исследованиях и стоит ли их делать? Я думаю, стоит. И достаточно серьёзные.
Из своего личного опыта, и, проводя аналогичные исследования, я установил, что бывшие охранники (отнесём к ним всех представителей той правоохранительной системы) склонны обходить участки своей памяти, о которых они не хотели бы рассказывать. С другой стороны, приукрашивают те события, участие в которых характеризует их с положительной стороны и даже рассказывают о себе интересные случаи, которые произошли с другими.
Заключённые, и бывшие, и настоящие, это, само собой разумеется, творческая среда, чему способствует долгое совместное пребывание в замкнутом пространстве.
А рассказы относительно причин пребывания каждого из них в этом замкнутом пространстве прокомментирует любой представитель системы исполнения наказаний: «Послушать их, так все сидят ни за что». Это мнение, скажем, адвокатской стороны мы в любом случае должны учитывать, дабы не повторять ошибки осуждаемого периода в виде отсутствия состязательности судебных процессов.
Колымский писатель Станислав Олефир в своих воспоминаниях приводит пример бандеровца, который о себе рассказывал, что был лётчиком, пострадал за случайно сбитый американский самолёт. На самом деле, согласно имеющимся документам, был осужден за истязание и убийства своих же земляков. Прототипы рассказа В. Шаламова «Последний бой майора Пугачёва», по которому нас заставляют учить историю, из той же категории — бывшие бандиты и убийцы, а не военнопленные и к вооружённым силам почти не имели никакого отношения, о чём писал в своих исследованиях писатель Александр Бирюков.
Всегда есть и были люди, причём, не только в нашей стране, которые ради поднятия своего престижа и даже благополучия склонны присваивать чужие заслуги, факты биографии. Об одном из них писала «Магаданская правда в пятницу» в номере от 13.09.2009 г. в статье Александра Мамота «Чужие ордена, чужой почёт». Герой статьи — достаточно известная личность в Магадане, и у чиновников считался очень заслуженным.
Однако извлекать личную выгоду, придумывая или искажая факты своей биографии, можно не только присвоением фиктивных заслуг, но и страданий. Выдавать себя за жертву репрессий очень даже удобно и становится модным — у нас уже которое десятилетие кампания идёт. И средствам массовой информации, идущим в её русле, такую информацию только подавай — живо опубликуют. Я думаю, об этом мы должны тоже открыто говорить — мы же хотим объективного анализа прошлого.
Об одном таком человеке, герое очерка известного магаданского литератора, якобы, поэте, страдавшем за свои политические убеждения, а на самом деле судимом за разбой и кражи, я уже пытался публиковать своё исследование. Но, к сожалению, моя статья не совсем вписалась, как видно, в русло указанной кампании, и напечтана только за пределами области.
Сейчас у меня в руках несколько подобных материалов. А это уже тенденция, явление.
Я, отнюдь, не против восстановления прав репрессированных, а даже всеми руками за. Но почему-то вот постоянно возникают вопросы.
Когда у кого-нибудь случается личная трагедия, умирает кто-то из близких и он скорбит, его окружающие успокаивают: «Жизнь продолжается. Надо жить, и тебе есть ради чего и ради кого жить». Человек переживает трагедию, успокаивается, психологически восстанавливается, не сжигает себя. Вдовец женится. Вдова выходит замуж. Новое поколение это понимает и принимает, а общество сохраняет своего члена для своего же блага. Даже не одного — двух.
Почему же наш народ вот уже более 60 лет (будем считать с 1953-го) заставляют скорбить о прошлом? И конца и края не видно. Есть ли какая-то граница, рубеж?
Почему Германия, побеждённая во Второй мировой, всего лишь через 15 лет после Нюрнберга так продолжила жить, что от неё бетонной стеной отгородились? А сейчас даже возглавляет создаваемую ею же империю, называемую Евросоюз.
Наверное, есть какие-то причины. И дело не в коммунистической идеологии. Мы уже давно по ней не живём и почти совсем превратились в общество потребления. Может действительно, правду говорят психологи, что человеком, живущим в постоянном ощущении вины, легче управлять?
Герой моего повествования — личность достаточно известная и, выражаясь языком современного шоу-бизнеса — раскрученная. В последнее время интересующая в основном второстепенные иностранные СМИ, которые передают его друг другу как эстафетную палочку. А почему бы не передавать? Он умеет говорить то, что от него ждут, что хорошо оплачивается, хотя не соответствует действительности и для кого-то служит в подтверждение образа России как империи зла (подчеркнём — России, раньше так говорили о Советском Союзе). Как-то незаметно в глазах большого круга иностранных журналистов он вырос в самого главного колымского зека. Сейчас выход на него ищет некая румынская телекомпания, снимающая фильм о советских репрессиях в отношении жителей территорий, в которых заинтересована румынская сторона.
Настоящую его фамилию указывать не буду — из уважения к сединам и тем страданиям, которые, тем не менее, выпали на его долю. Назовём его, также из уважения, по имени-отчеству — Владимир Иванович.
Мне кажется, здесь стоит положительно отозваться о не второстепенных, а ведущих мировых СМИ. Так, «France 24» и «Stern» не проявили интереса к Владимиру Ивановичу, почувствовав «подставу». Видимо, авторитет важнее. А так называемая «подстава» в том, что у него уже заготовлена легенда, которую он, махнув «по-зековски» для поддержания имиджа стакан халявной водки (можно подумать, у зеков это было в порядке вещей, наравне со страданиями), рассказывает каждому очередному интервьюеру, дополняя новыми литературными подробностями. Главное её содержание — ненависть к своей стране, в которой живёт. А то, что он иногда выдаёт себя за военнопленного или участника норильского восстания, материалами дела не подтверждается.
Но прежде, чем перейти к анализу материалов этого дела, хотелось бы привести пример, какие доказательства при оценке прошлого у нас иногда используются. И даже не иногда — зачастую.
Исследуя причины гибели в первые годы советской власти известного поэта (по официальной версии — самоубийство), один авторитетный человек, профессор, делает вывод о причастности к этому «чекистов». А доказательство — «накануне смерти кто-то видел, как к поэту заходили двое в кожаных куртках». «Железяка», как говорят в некоторых кругах нашей молодёжи. — Да даже такое если и было, они б наверняка догадались идти к поэту не в кожанках, дабы не «засветиться».
В своей статье я тоже буду приводить некоторые доказательства, а там, где могут возникать сомнения, прошу читателя помнить об этих «двоих в кожанках». Почему кому-то можно делать выводы из ничего, а мне нельзя? Но выводы я буду делать не из ничего и не из разговоров, а из документов, чего хотелось бы пожелать всем пишущим и снимающим на тему репрессий.
Передо мной текст приговора от июня 1952 года, по которому шестеро человек, среди которых Владимир Иванович (он, кстати, указан в нём пятым по списку — по степени важности вменяемого), осуждены к различным мерам наказания по ст.ст. 54-8,9,10,11 и 196 УК Украинской ССР. Подчеркнём, что шёл год 1952-й — по оценке многих историков, даже слепых обвинителей прошлого, это год заката ГУЛАГа. Система теряла свою мощь.
Несомненно, это уже чувствовали те, кто «в кожанках», и, само собой, были осторожны в своих решениях. Так, согласно исследованию магаданского историка Игоря Бацаева «Деятельность органов УНКВД» («Место действия — Колыма», г. Магадан, 2008, с.24-28), просматривается перенос акцента в работе органов в указанный период от репрессивно-карательных мер на оперативные. Поэтому заявления Владимира Ивановича о том, что его осудили ошибочно, поскольку, якобы, не могли найти настоящих виновников, представляются сомнительными.
Опять же заметим, что Владимир Иванович не отрицает наличие «виновников», а значит события, о которых говорится ниже и в приговоре, имели место.
В мае 1950 года в родном селе Владимира Ивановича, в украинской области, где, спустя 64 года, в 2014 году националисты совершили наиболее бесчеловечные похожие расправы, убит председатель колхоза. За совершение этого террористического акта были арестованы три человека.
После их ареста до глубокой осени 1950 года (так в приговоре) начались поджоги имущества, принадлежащего колхозу и его активу. Были подожжены овцеферма, птицеферма, конюшни, свинарник, дома семи активистов, дом живого председателя колхоза, корм для скота. В разбрасываемых по селу анонимных письмах высказывались угрозы применить террор и в отношении других лиц.
Следствие, длившееся более, чем два года, а затем суд установили, что поджоги, теракт и угрозы — дело рук диверсионно-террористической антисоветской группы (так в приговоре), в состав которой входил и Владимир Иванович. Все родственники репрессированных либо сами репрессированы. И именно это, надо полагать, являлось мотивом совершения указанных преступлений. По данным следствия, группа намеревалась также отравить скот и колодцы, для чего в её распоряжении был яд — сулема.
В последнее время с вопросом терроризма мы столкнулись очень плотно. Везде, даже в оплоте всемирной демократии, говорят, что этому явлению не должно быть никаких оправданий. В результате террористических актов и диверсий гибнут ни в чём не повинные люди — женщины, дети, старики.
Кроме того, рассуждая о репрессивной политике прошлого, мы много говорим, что коллективная ответственность это тоже плохо, дети, близкие родственники не должны отвечать за действия обвиняемого. Поэтому происходившее тогда в том селе — это плохо с любой точки зрения, даже если это были акты мести или наказания за незаконно кем-то содеянное.
Сейчас Владимир Иванович рассказывает, что его осудили, поскольку не смогли найти настоящих виновников. Но может ли он ошибаться? Думаю, может. Попробуем порассуждать.
Первое, на что мы должны обратить внимание — его слова «не смогли найти настоящих виновников». То есть Владимир Иванович не отрицает, что события, о которых говорится в приговоре, действительно были. К тому же мы не смогли найти данных о реабилитации трёх человек из упомянутого выше списка. А это тоже подтверждение имевших место событий.
Второе — преступления происходили в селе, где всё у всех на виду и, как правило, все всё обо всех знают. И Владимир Иванович в определённой обстановке любит говорить, что он и его отец, выражаясь современным языком, «мочили» «краснопёрых». Их антагонистическая позиция наверняка не была тайной для односельчан.
Третье. Следствие длилось более двух лет. А после того, как «взяли не тех», поджоги и сопутствующие им действа вроде как прекратились.
Четвёртое. Владимир Иванович после освобождения не стал возвращаться в родное село, а остался на Колыме пожизненно. В чём причина? Чем его привлёк этот суровый край, с которым у него связаны одни только нехорошие воспоминания?
Попытаемся найти ответы в воспоминаниях бывшей сиделицы колымских лагерей М. Алимовой и писателя С. Олефира, которые полностью будут опубликованы во втором выпуске альманаха «Место действия — Колыма», выходящего в свет в ближайшее время: «…После освобождения многие не спешили возвращаться в родные края. Кого совесть мучила, кто побаивался. Один как-то осмелился. Так его в родной деревне мужики поймали и сказали: «Ночь можешь переночевать, а утром чтобы твоего и духу не было. Не уедешь – убьем» … К нам вернулся, и больше об отъезде и не помышлял …».
«… Даже для самых оголтелых оуновцев побывший в тюрьме земляк становится как бы третьим сортом. Главное, обиженный им во время войны местный люд не желает прощать оставшиеся с Отечественной войны долги. Отсидит бандеровец положенное «по рогам» и «по ногам», летит в самолёте проведать родину и через три дня, почувствовав палёное, несётся обратно. Перед этим визитом целый год велись всякие разговоры, строились планы, шли переписки и согласования, а чуть погостил, ни с того, ни сего срочно вернулся на Крайний Север и «ни чирик». Да еще и ходит с оглядкой. Потому что следом уже летит родственник когда-то им повешенных или расстрелянных земляков, чтобы исполнить вендетту … ».
Сам Владимир Иванович арестован в конце октября 1950 года на основании утверждённого областным прокурором постановления следователя, руководствовавшегося статьями 144, 145, 158 Уголовно-процессуального кодекса Украинской ССР.
Опять подчеркнём и далее будем подчёркивать в подобных случаях — «Украинской», поскольку сталкиваемся с этим повсеместно и постоянно: многие в осуждаемый исторический период получившие сроки по уголовным кодексам ныне демократических государств (так принято считать) реабилитируются российскими инстанциями. Особенно те, кого в Европе сейчас называют представителями «вооружённого национального сопротивления». Получается, не демократическая Россия (так принято считать) исправляет чужие ошибки. А постперестроечные элиты указанных государств уходят от ответственности.
Итак, Владимир Иванович и те, кто вместе с ним проходят по приговору, осуждены по совокупности статей 54-2, 54-8 Уголовного кодекса Украинской ССР — аналогу статьи 58 УК РСФСР.
Чтобы глубже разобраться в личности Владимира Ивановича, ещё раз пройдёмся по тексту приговора.
Кроме того, что кто-то из них или их родственников репрессирован, его и указанную группу людей объединяли (согласно приговору), «антисоветские взгляды, ненависть к Советской власти и колхозному строю». Тогдашнему следователю и составу суда это было понятно. Нам — нет. Потому что о прошлом мы пытаемся судить с сегодняшних позиций, а это, скорее всего, неправильно. Знал бы это суд, то, наверное, расшифровал, что означали те «взгляды» и «ненависть».
Хотя, и в имеющемся тексте приговора есть места, за которые можно «зацепиться», а именно за фразу «восхвалял деятельность бандеровцев». И именно это представляется сейчас ключевым во всём противоречивом облике Владимира Ивановича и его подельников.
В беседах с некоторыми чересчур доверчивыми представителями власти и средств массовой информации Владимир Иванович рассказывает, что был участником Норильского восстания. Если это действительно так, то нужно отметить следующее.
По имеющейся информации, а это легко найти даже в сети Интернет, ответственность за указанные и другие происходившее тогда аналогичные события охотно берут представители, опять скажем по европейски, «вооружённого национального сопротивления». Стоит прочитать только заголовки – «Норильське повстання 70 % становили вояки УПА…» или «Как украинцы развалили ГУЛАГ» и так далее. А в г. Львове сейчас день Норильского восстания отмечается как торжественная памятная дата, с соответствующими речами, гимнами и маршами.
Легко понять, что причисляя себя к участникам указанных событий шестидесятилетней давности, Владимир Иванович позиционирует себя как бандеровец.
Но был ли он на самом деле участником этого восстания?
В его деле действительно имеется отметка от июля 1952 года о том, что осужденный Владимир Иванович направляется в лагерь Горный (Норильск). Однако, прибыл ли он туда?
Известно, что Норильское восстание было поднято 25-го мая и подавлено 4-го августа 1953-го года. А в деле Владимира Ивановича имеется справка для предъявления в отдел кадров по месту требования, между прочим — для подтверждения трудового стажа, в том числе так называемого «северного», где написано: «… находился в местах заключения МВД (выделено мной — П.Ц.) с 26 октября 1950 года по 15 августа 1956 года, в том числе в районах Крайнего Севера с 16 сентября 1953 года по 15 августа 1956 года» (также выделено мной — П.Ц.). (МВД я выделил по той причине, что у нашего обывателя складывают мнение о причастности к репрессиям только органов безопасности. Были и другие структуры и инстанции. И не только МВД).
Имеется также заявление Владимира Ивановича с просьбой включить в северный стаж его пребывание в ОЛП пос. Кайеркан близ Норильска с сентября 1952-го по июль 1953-го года. Однако данных об удовлетворении этой просьбы нет.
Скорее всего, следуя логике «двое в кожанках», Владимир Иванович был в том регионе транзитом, а когда в Горлаге начались волнения, его и тех начинающих ЗК, кто был с ним, удерживали в ОЛП, а затем раскидали по местам лишения свободы в других регионах.
Нет никаких данных и о том, что Владимир Иванович понёс какое-либо наказание за «участие в Норильском восстании», которое, как пишут те, кто торжественно отмечает это событие, было жестоко подавлено.
Но есть характеристика о том, как Владимир Иванович вёл себя в транзитных лагерях: «Содержась в транзитном отделении, лагерный режим не нарушал. К лагерным группировкам не относится. Содержался с контингентом заключённых, отошедших от всех лагерных группировок».
При знакомстве с документами разрушается и легенда о Владимире Ивановиче, как об участнике дерзких побегов. Был всего один случай, который суд квалифицировал как побег и добавил ему за это три года без поражения в правах к уже имевшемуся сроку. Вот выдержка из приговора о «дерзком» поведении Владимира Ивановича: «… проник из жилой зоны в производственную и скрылся в шахте, где скрывался … , а затем, воспользовавшись туманом, бежал из производственной зоны и был задержан в г. Магадане …». В побеге Владимир Иванович находился полгода. Может, как в анекдоте про неуловимого американского ковбоя Джона: «Что, действительно никто его не может поймать? — Да кому он на фик нужен»?
Иногда Владимир Иванович выдаёт себя за военнопленного, хотя в день окончания Второй мировой войны ему было полных четырнадцать лет. И видимо в доказательство этой легенды к делу кем-то, видимо по его просьбе, для журналистов, приобщён листок, озаглавленный «Подтверждение», в котором двое односельчан Владимира Ивановича подписываются в том, что он один день находился в немецкой комендатуре, был подвергнут пыткам и потом уведён, якобы, на казнь.
Но как бы оно ни было, а широко известное утверждение в подтверждение тезиса «тюрьма не лечит, а калечит» коснулось и Владимира Ивановича, и постановление, утверждённое прокурором, о «водворении» его в особый лагерь МВД (МВД! — П.Ц.), к военным преступникам, мне представляется неправильным. Разговоры его с подельниками, названные в приговоре «антисоветскими», в местах лишения свободы легли на благодатную почву и дали ростки. В деле имеется справка-ориентировка от 1956 года: «… примыкает к группировке организации украинских националистов, груб в обращении, активный антисоветчик, имелись случаи неподчинения лагерной администрации …».
Поэтому то, что Владимир Иванович любит рассказывать о строгости и даже жестокости охраны, можно понять. В тот период в «вохре» служило много бывших фронтовиков, в том числе партизан и бывших военнопленных, не ставших вражескими пособниками (данные об этом — в воспоминаниях бывшего старшего оперуполномоченного М. Ашика в первом и втором выпуске альманаха «Место действия — Колыма», а также в моём исследовании о судьбах советских военнопленных, обнародованных в 2016 году на Рождественских чтениях — П.Ц.). Как этим бывшим фронтовикам было смотреть на потенциального бандеровца?
Освобождён Владимир Иванович, отбыв в лагерях шесть лет из отмеренного ему судом (подчёркнуто мной — П.Ц.)двадцатипятилетнего срока, в ходе первой и, к сожалению, далеко не последней в нашей стране кампании по развенчанию культа личности и восстановлению прав жертв политических репрессий. По решению не судебного (подчёркнуто мной — П.Ц.) органа — Комиссии Президиума Верховного Совета СССР по рассмотрению в соответствии с Указом от 24 марта 1956 года дел на лиц, отбывающих наказание за политические, должностные и хозяйственные преступления: «освободить за нецелесообразностью дальнейшего содержания в заключении» (подчёркнуто также мной, поскольку иных выводов я не нашёл — П.Ц.). Почему-то мне очень кажется, что ключевыми в тексте того Указа следует считать слова «должностные и хозяйственные преступления».
Передо мной лежит ещё несколько материалов, похожих на дело Владимира Ивановича, которые я также намерен исследовать и проанализировать, — на Вадима Ивановича, Якова Антоновича, Дмитрия Анастасьевича и других. И я задаюсь вопросом — почему так? Почему люди с откровенным уголовным прошлым сейчас выходят на первые места? Почему о них снимают фильмы, пишут книжки и даже представления о награждении за прошлые сомнительные заслуги? Может потому, что в осуждаемый период эта категория людей считалась социально благонадёжной по сравнению с так называемыми «врагами народа» и мы, как бы этому ни противились, продолжаем ошибки прошлого?
Но потом понимаю, что так проще. Чиновнику, которому нужно показать работу по выполнению спущенных сверху указаний в рамках очередной кампании. Журналисту, озабоченному рейтингом своего издания. Проще работать с тем, что к вам само идёт, а иногда и плывёт. Искать объективные свидетельства, организовывать работу с архивами, проводить журналистские расследования намного сложнее. Вот тут как раз поучиться бы у прошлого, у тех, кого мы сейчас критикуем, которые шли и несли свою идеологию в народ. И ничего в этом зазорного нет. Нас же опыт тактики и стратегии интересует, а не идеология. Вон, капиталисты, учат же политэкономию своего строя по Марксу.
Отрывок из письма.
Передо мной ещё один документ. Письмо колымчанки. Отбывавшей наказание по политической статье. Реабилитированной. Кстати — из Украины. Письмо-обращение. Она тоже возмущена тем, кого мы сейчас приподнимаем и возвеличиваем: «Ну хоть бы написали про него попозже, когда уже нас (старых колымчан) не будет. Мы ведь знаем за что он сидел и сколько раз и за это никого не реабилитировали…».
Пётр Ив. Цыбулькин, член Союза писателей России.
08.08.2017 год.