Лето на острове Врангеля.
Тундра на Чукотке в конце июня — это зрелище. Пожалуй, описать его невозможно, надо просто видеть. Сплошной ковер из цветов, незаходящее солнце, непрестанный гомон птиц, гудение здоровенных шмелей и ветер, наполненный таким разнообразием запахов, что кружится голова.
Среди этого буйства северной природы, в резиновых сапогах, в обтрепанном штормовом костюме, с биноклем на груди шел задумчивый человек. По новенькой офицерской сумке в нем легко можно было угадать начальника полевого отряда. А поскольку он был молод, то, учитывая значительность походки и выражение лица, можно было предположить, что стал он им недавно. Он шел, изредка поглядывая на тундру, делая пометки в полевом дневнике, совершенно равнодушный к летнему буйству природы.
Капитан — Евгений Сычёв — с птенцом кулика-камнешарки.
И лишь подойдя к изгибу реки, вначале огляделся, затем почему-то стал ходить кругами, несколько раз нагнулся, размял в горсти кусок глины из берегового откоса, затем зачем-то его понюхал, выбросил и быстрым шагом пошел к еле виднеющимся в летнем мареве палаткам.
В базовом лагере он взял лопату и, ни слова не говоря, двинулся обратно. Шел вначале медленно, но затем, когда палатки скрылись за невысоким холмом, увеличил темп и к месту, где он рассматривал обнажение берегового откоса реки, почти подбежал.
Не тратя времени на перекур, он начал копать тундру, аккуратно срезая дерновину и складывая ее кусками. Под дерновиной была глина голубоватого цвета.
Постепенно площадка, освобожденная от растительности, приобрела довольно приличные размеры. Начальник отряда стал копать глину вглубь, изредка нагибаясь и растирая комки глины в руках.
Так продолжалось часа три. Наконец он вылез по ступенькам довольно приличного шурфа, сел на его край и закурил. После этого стал заваливать шурф землей и укладывать на глину дерновину. Закончив работу, спустился к реке, долго мыл там руки, лицо и лопату. Еще раз покурил, выругался, с явным отвращением оглядел место своего недавнего труда и пошел обратно в лагерь.
Было уже поздно, хотя и светло. То, что настала ночь, можно было определить только по стихнувшей тундре. Птицы и звери спали. Даже шмелей не было видно, и часть цветов закрыли лепестки. Хотя по «материковским» понятиям было раннее утро.
В «командирском» балке, как его называли в отряде, не спали. В предбаннике вовсю шумел примус, и было видно, что техник Валентин, который исполнял многочисленные обязанности, в том числе повара и завхоза, носился с огромной сковородой.
«Не спят, ждут гады!»— с внезапной злобой подумал начальник.
Так и оказалось. За столом сидели члены полевого отряда. Кто-то задумчиво курил, двое резались в шахматы, остальные с интересом слушали «вражий голос». Так начальник называл передачи американской радиостанции «Голос Америки». Эти передачи члены отряда пытались слушать регулярно, но начальник запрещал и, чтобы не слыть лютым цербером, находил в отместку свою передачу — радиовещание «Свободной Кореи», где уже второй месяц радовали слушателей подробным изложением биографии великого вождя и солнца нации — непобедимого маршала Ким Ир Сена.
Лишь иногда она прерывалась радостной песней корейских девушек под названием «Нам тепло в объятиях вождя».
От этих передач члены отряда порой давились гомерическим хохотом, но главное — идеологическая обстановка входила в норму.
— Опять эту пакость включили, — хмуро заметил начальник, войдя в балок.
— Так ведь корейцы уже не передают, у них, видимо, денег меньше, чем у Штатов, а наш «Маяк» до нас не достает, — невинно заметил бородатый Москвич, который своими диссидентскими столичными разговорами, по мнению начальника, медленно, но верно развращал отряд.
— Кстати, чай горячий; Валентин решил оленины поджарить с ландориками, — подхалимским голосом продолжал Москвич.
— Дай людям хоть в тишине посидеть, скоро еще выхлопных газов потребуешь, чтобы совсем вашей поганой Москвой здесь запахло, — рявкнул начальник.
Приемник быстро выключили, и настала неловкая тишина.
Боцман — Валентин Хлёсткин — мастерит загон для белых гусей.
Ее разрядил Валентин, появившийся как черт из табакерки вместе со сковородой жареной оленины, на которую набросились все, будто их морили голодом не меньше недели. Затем долго пили чай с ландориками. Наконец полевики с умиротворенными лицами отвалились от стола и дружно задымили.
— А куда ты с лопатой так долго ходил? — невинно поинтересовался Москвич.
— Да так, разбрасывают по тундре всякую пакость разные придурки, поганят природу, а ты за ними прибирай, — ответил начальник. — Кстати, и тебе не мешало бы пример показать, бочки раскатал, когда солярку искал, а собирать их на место кто будет, Солженицын?
— Хорошо, — скромно потупил глаза Москвич и вышел вон, хотя в глазах у него заплясали черти.
Вернулся он довольно быстро и почему-то с лопатой.
— Валентин, будь добр, оторви мне кусок миллиметровки, — попросил он.
— Это еще зачем? — буркнул тот. — В Москву, что ли, хочешь ее на память забрать?
Но кусок миллиметровки дал.
Москвич.
Москвич аккуратно положил принесенную лопату на чистый кусок миллиметровки, отстегнул от кармана рубашки булавку и начал что-то выскребать из щели между лезвием лопаты и прилегающим к нему косым срезом деревянной ручки. Все, кроме начальника, обалдело смотрели на это непонятное действо.
— Ага, глинка голубая, похоже, кимберлитовая, — елейным голосом пропел Москвич. — Начальник наш — ох и непростой мужчина — совсем рядом, похоже, трубку нашел, не хуже, чем в Мирном. Только в Якутии алмазы сотни геологов искали, прежде чем обнаружили трубку, а он один хочет стать первооткрывателем. А как насчет пиропов, не обнаружил этих непременных спутников алмазов?
— Ни хрена я там не обнаружил, — обреченным голосом ответил начальник.
— Да, огорчительно, не вышло открытия. Зато не будет шума, не будет искалеченной тундры и толп придурков из Москвы. Которые все быстро к рукам приберут. А уж меня одного как-нибудь стерпите! Кстати, если бы ты прошел вверх по речке метров 150-200, то наверняка обнаружил бы там два небольших котлована. Это я там алмазы копытил в прошлом году. Правда, лопату я отмыл тщательнее, чем ты, хотя по своей природе я лентяй еще тот! Валя, забери лопату и налей, пожалуйста, чаю мне и начальнику, все-таки мы с ним хоть голубую глину нашли, значит, какие-никакие первооткрыватели.
И тут грохнул хохот. Смеялись долго, до слез, до колик в животе. К чести начальника, он ржал громче всех.
С этого момента начальственную спесь с него как ветром сдуло. И хоть он иногда и ворчал, но, в основном, по делу и к месту, поэтому в отряде установилась обычная рабочая обстановка, хотя любимым развлечением оставались дружеские подначки и розыгрыши.
Алмазов на острове мы так и не нашли. А жаль!