В то лето я отдыхал в Кисловодске, в санатории имени Серго Орджоникидзе. Примечателен он тем, что расположен как бы выше самого города, в районе «Храма воздуха», а потому изолирован от городской суеты. Соооружения его необычной архитектуры. Один из корпусов построен в форме шестигранника («Гайка» — называют его отдыхающие). На площадке перед главным корпусом органично вписалась в архитектурный ансамбль величественная скульптура Г. К. Орджоникидзе. Оказывается, санаторий не случайно назван именем этого легендарного партийного деятеля. Он построен по его инициативе для рабочих металлургической отрасли в те годы, когда Григорий Константинович был наркомом тяжёлой промышленности.
Через два дня после того, как я вселился в эти поистине дворцовые палаты, среди отдыхающих прошёл слух, что в санатории отдыхает брат Григория Константиновича — Иван Константинович. Я в этом усмотрел что-то символическое, из ряда вон выходящее. Ещё бы! В санатории, носящем имя известного деятеля, отдыхает его родной брат. Как оказалось, скромный пожилой человек, ничем не выделяющийся среди курортников. А ведь он живой свидетель того легендарного прошлого, о котором мы знаем только по книгам.
И у меня родилась дерзкая идея — поговорить с Иваном Константиновичем. Долго искал удобного случая и однажды, когда брат Серго прогуливался по аллейке, подошёл к нему.
— Иван Константинович, — робко, преодолевая волнение, начал я, — можно с вами поговорить?
Он остановился, старчески сощурив глаза, посмотрел на меня и ответил:
— Пожалуйста.
— Я журналист, живу в городе Уржуме, на родине Сергея Мироновича Кирова. Известно, что Киров и ваш брат были не только соратниками по борьбе за общее дело, но и просто большими друзьями. Вы лично знали Сергея Мироновича?
— Мироныча? Очень хорошо знал.
— Могли бы Вы мне уделить какое-то время, чтобы рассказать обо всём, что хранит Ваша память о них?
— Хорошо. Скажите, когда вам будет удобно, чтобы мы встретились.
— Иван Константинович, я согласен на любое удобное для Вас время.
— Тогда приходите завтра в мою палату к часу дня. Договорились?
— Спасибо!
Не чувствуя от радости и волнения под собою ног, я побежал к своему корпусу. Поравнявшись со статуей Г.К. Орджоникидзе, я вдруг поразился тому, как не похожи друг на друга этот человек из бронзы и тот старичок, с которым я только что разговаривал. А они ведь родные братья. Конечно, смешно сопоставлять фигуру бронзового вождя с фигурой пожилого живого человека, но между ними не было даже элементарного портретного сходства. Но так бывает…
На следующий день я, затаив дыхание, я подходил в назначенное время к двери его палаты. Постучал. Ответа не последовало. Постучал ещё. Тихо. Легонько толкнул дверь – она открылась. Вошёл в прихожую, в комнате слышались голоса. Некоторое время раздумывал: воёти или вернуться? И тут открылась дверь, и я увидел молодого человека атлетического телосложения.
— Вам кого? – спросил он.
— Я к Ивану Константиновичу, но, извините, я в другой раз…
В дверях появился высокий, средних лет мужчина, и я совсем растерялся, оторопел: он как будто сошёл с того пьедестала – так был похож на Серго.
— Вы к Ивану Константиновичу?
— Да, но я, видимо, не кстати. Извините…
— Зачем – извините? Вы были когда-нибудь в гостях у грузин?
— Нет, не был…
— Вот сегодня Вы наш гость, заходите…
И мужчина, и молодой человек, подхватив меня под руки, ввели в комнату.
Иван Константинович вышел навстречу:
— Извините, что так вот получилось. Гости нагрянули…
И он начал меня знакомить. Оказалось, что это приехала навестить дядю семья племянника (сына младшего брата – Павла Константиновича). Глава семьи – директор плодосовхоза (тот, который похож на Серго) с женой и их сын с женой – оба артисты, снимались в главных ролях в кинофильме «Я, бабушка, Илико и Илларион».
Да, я впервые попал в гости к грузинам и был очарован их гостеприимством. Их простотой, их высокой культурой. Разговор за столом вёлся на грузинском языке, он часто перемежался дружным хохотом, громкой протяжной песней… И что мне особенно было дорого – я в этой компании не чувствовал себя чужим человеком, обо мне всегда помнили, весь разговор кто-то из них непременно переводил. О цели моего прихода никто не обмолвился: получился просто вечер знакомства, вечер отдыха.
На следующий день Иван Константинович, встретив меня в столовой, ещё раз извинился и пригласил меня прийти вечером, чтобы поговорить.
Разговор получился долгим и чрезвычайно для меня интересным.
— Так вы лично встречались с Сергеем Мироновичем?
— Сам я революционером не был, но брату и его соратникам помогал, как мог. Часто Серго обращался ко мне за материальной помощью, я ему даже в ссылку отправлял посылки с требуемой литературой. Помню, это было ещё до революции 17-го года, Серго и Сергей пришли ко мне м незнакомым человеком и попросили, чтобы я был его проводником по горным тропам. Шли, разговаривали. Он произвёл на меня впечатление умного, весёлого человека. Много расспрашивал о жизни, о настроении горцев, шутил. Я потом только узнал, что провёл тогда через горы, к сожалению, Сталина.
— Почему к сожалению?
— Так ведь сейчас его пытаются представить виновником смерти и Сергея, и Серго. Ах, какие это были друзья… Как два брата! Я потому так говорю, что наша мама признавала Сергея за сына. Они ведь (Сергей и Серго) в те предреволюционные годы очень часто бывали у нас дома. Квартира наша в Тбилиси была с большим балконом, на нём стояли стол и стулья. Друзья часто уходили на этот балкон и там часами просиживали за столом, обсуждая свои дела. Нередко горячо спорили. Вскакивали со стульев и, крупно шагая по балкону, словами и жестами старались в чём-то убедить друг друга. Мама, глядя на них, крестилась и шептала: «Спаси их Бог».
Время подходило к ужину, мама звала друзей к столу, они бросали ей из-за двери: «Сейчас, мама», — и продолжали свой разговор. Тогда мама выносила им пищу на балкон. Эти беседы затягивались надолго. Мы уже ложились спать, а с балкона всё ещё доносились отрывки жарких споров. Ведь Серго был очень горяч, иногда несдержан, а Сергей, наоборот, уравновешен, но упрям. Вот и находила коса на камень. Но они всегда приходили к разумному соглашению и никогда не обижались друг на друга. Утром часто мы заставали их спящими прямо за столом среди бумаг… Когда Сергей уезжал по своим делам и очень долго не возвращался, мама волновалась за него, как за сына. Ведь он был исключительно внимательным, добрым, предупредительным, справедливым. Сергея любили не только в наше семье, а все, кто его знал.
— Иван Константинович, Вы сказали «пытаются представить» виновником смерти… Вы не верите в причастность Сталина к их гибели?
— Мне очень трудно поверить в это. Ведь Сталин тоже был их другом, и я был свидетелем многих встреч, которые подтверждали это. В Советской Грузинской республике я занимал пост министра финансов. По долгу службы часто бывал в Москве и, естественно, заходил навестить брата. Однажды сидим с Григорием Константиновичем в его рабочем кабинете, разговариваем. Вдруг открывается дверь и входит Сталин. Вид у него был утомлённый, уставший. Запросто, за руку поздоровавшись со мной, спросил:
— Ты, Иван, наверное, не догадался привезти брату что-нибудь наше родное, грузинское?
— Почему не догадался? – ответил я и, открыв свой портфель, достал бутылку грузинского коньяка. Сталин оживился. Серго извлёк рюмки, разлили. Иосиф Виссарионович выпил и долго цокал языком, а потом сказал:
— Ты не мог бы нам с Серго прислать ящик такой прелести?
— Обязательно пришлю.
Всё было настолько дружески, искренне, что… А ящик коньяка я действительно при первой же возможности им послал.
Вспоминается и такой случай. Я получил телеграмму: «Серго тяжело болен, приезжай». Сразу же отправился в Москву. Серго лежал в своей квартире, ухаживала за ним жена Зинаида. Я сел рядом с постелью. Выглядел брат очень плохо. Тихонько разговариваем. Через некоторое время пришёл Иосиф Виссарионович. Подойдя к постели, спросил: «Что, плохо?» Серго в ответ кивнул. Сталин подошёл к домашнему телефону и, подняв трубку, сказал телефонистке: «Немедленно — Ленинград, Сергея Мироновича Кирова». Телефонистка, видимо, спросила: «А кто заказывает?» Иосиф Виссарионович этак шутливо ответил: «Да есть такой — Сталин…» Не удивительно, что через минуту Сергей Миронович был на проводе. Сталин сказал в трубку: «Серго в тяжёлом состоянии, нужна срочная операция. У вас в Ленинграде ость известный профессор-уролог. Сделай все, чтобы он завтра утром был здесь». Я не знаю, почему Сталин как бы выразил недоверие кремлёвским врачам, но факт есть факт. Местные врачи это почувствовали и ленинградскую знаменитость встретили недружелюбно. Операция длилась долго. Когда хирург извлек удаленную почку, среди специалистов прошёл ток этакого злорадства: на вид почка казалась совершенно здоровой. Ленинградец почувствовал это и, демонстративно подняв почку, разрезал ее скальпелем, она оказалась совершенно пустой, пропавшей. И тут все облегченно вздохнули, напряжение было снято. После операции Серго быстро пошел на поправку. Ну, как относиться после столь человеческого поступка к Сталину?
Мой очередной приезд в Москву совпал с октябрьским праздником. Встретившись с Серго, я заметил в нём тревожные перемены: он как бы весь ушёл в себя, стал замкнутым, неразговорчивым. На правительственном банкете по случаю праздника, в самый разгар застолья Берия принёс сигнальные экземпляры альбома с фотографиями членов Политбюро и всем раздал. В экземпляре, доставшемся Григорию Константиновичу, страница, на которой внизу значилось «Г.К.Орджоникидзе», была чистой. Его портрета не было. Берия объяснил: произошла, мол, типографская ошибка. Но Серго истолковал это иначе и очень переживал. Его страшно потрясла трагическая смерть Сергея Мироновича, он всё более сомневался, что арестованные, подчинённые ему крупные хозяйственные руководители были действительно «врагами народа». Пытался говорить об этом со Сталиным, но прежнего понимания не находил. Он твёрдо был убеждён, что это проделки Берии.
Когда не стало Серго, среди нас, его родственников, никто не поверил официальной версии, что он застрелился. Мы убеждены, что все это сделал Берия. Вскоре арестовали нашего младшего брата Павла. Меня почему-то оставили. Но люди Берия приходили и в мою квартиру и забрали очень дорогой мне архив — переписку с Георгием и Сергеем, начиная с дореволюционных лет. Я потом, уже после смерти Сталина и Берия, не раз обращался в КГБ с просьбой вернуть дорогой мне архив. И однажды появилась надежда: меня пригласили в один из кабинетов этого органа и показали знакомый чемоданчик. Это был именно тот, в котором хранилась переписка. Мне его открыли, мол, посмотрите, — все ли на месте? Но после этого архив исчез уже совсем, бесследно. Куда ни обращался, ничего добиться не мог…
Иван Константинович замолчал: видимо, мысленно ещё и ещё раз переживая то трагическое прошлое. Чувствовалось, что ему больно от растревоженных, незаживающих ран на сердце. Я поблагодарил его за интересный рассказ, пожелал здоровья и долгих лет жизни. Пожимая мою руку, Иван Константинович сказал: «Я не возражаю, чтобы ты на основании моего рассказа написал статью, но сомневаюсь, что ее опубликуют…»
Надо признаться, что именно так и произошло: печатать очерк цензура не разрешила. С тех пор прошло более copoка лет, наступили времена гласности. Я восстановил очерк по оставшимся у меня черновикам и решился предложить его вниманию читателей.
Из книги: В.Помещиков, «На житейских перекрёстках», г. Киров, 2006 г.