Главным среди браконьеров был местный учитель, явно кавказского происхождения – во всех открытых взгляду голых местах тела поросший курчавым черным волосом, с добрыми бараньими глазами навыкате и крючковатым носом – Бацик. Был он шире любого другого встреченного Маканиным прежде на его двадцати двух годах жизненного пути человека. Причем он был именно широк, а не полон, и размахом плеч лишь немногим уступал собственному росту.
– Владимир Николаевич, – непривычным для такого здоровенного дикообразного человека голосом загнусил Бацик. – Тут у нас проблема есть, по твоей части…
– Когда здесь говорят охотоведу
«проблема по твоей части», обычно подразумевается, что где-то в кустах сидит медведь. Самими же гражданами и прикормленный, – обратился Соловей к Маканину. – Так?
– Да не совсем, – глаза Бацика блеснули хитринкой, но он продолжал все в том же покаянном тоне. Так, наверное, бил челом государеву приказчику или воеводе какой-нибудь прожженный местный атаман или главарь ватаги – Михайло Стадухин или Ерофей Хабаров:
«Холопишки твои скудные разумом, бьют челом и каются»… – Мы тут комиссарскую могилу думали прибрать, а он рядом залег и кидается…
– Комиссарскую могилу? – Соловей весело посмотрел на Бацика исподлобья, как делал всегда, уличая кого-нибудь в явной брехне, – за пять дней близкого общения именно этот взгляд Юрий успел изучить досконально. – А он что, дедушка твой был, комиссар Пивоваров? Или двоюродный родственник? Или бабка твоей марухи была в девичестве Пивоварова? Что это вы вдруг такой заботой о покойнике неожиданно воспылали?
Соловей повернулся на скамье и внимательно посмотрел на возвышающийся на мысу курган из валунов.
– А хочешь, я скажу тебе, чем вам сегодня так мила комиссарская могилка? – снова сощурился он. – Потому что вы в могиле контейнеры с икрой спрятали, в надежде, что рыбнадзоры погнушаются в тех камнях рыться! А в ручей по дороге сами же поротой рыбы накидали и теперь расстраиваетесь, что зверина вам к вашему же богачеству прохода не дает. Стало быть, сидит он у вас тут совсем под боком, в двухстах метрах, – резюмировал Соловей. – И пока вы тут втроем водку пьянствуете, он на вас из этих кустов бельмы таращит, ждет, когда вы к нему сунетесь, его гнилую рыбу отбирать.
– Дядя Володя, водку мы уже три недели назад всю выпили, – тонким голосом проверещал самый маленький в компании человек, монголоидного вида мужичок в засаленном черном ватнике.
Маканин обратил внимание, что, несмотря на лето, вся троица была одета довольно тепло – так, Бацик был облачен в овчинный тулуп на голое тело, худой и серый Эполит являл собой слоеный пирожок из нескольких рваных коричневых свитеров.
– Выпить выпили, но не далее как вчера выгнали сорок литров первача, – заговорщически прогудел Бацик.
– Ладно, – сменил Соловей гнев на милость. – Медведей на этом берегу как собак нерезаных, так и быть – за прием, обогрев и харчи я вам эту задачку решу. Показывайте, что у вас есть из оружия? Последовавшая сцена лучше всего удалась бы Серджио Леоне или Роберту Родригесу (на выбор) в фильмах, повествующих о трудовых буднях мексиканских бандитов или наркомафии.
Эполит зашел в вагончик и вернулся, сгибаясь под тяжестью самого разнообразного железа, которое он молча свалил на стол перед охотоведом.
При виде этого винегрета из погнутых затворов, ржавых стволов, кривых курков и стянутых синей изолентой прикладов Соловей брезгливо поморщился, но, тем не менее, немного порылся. Вытер руки услужливо протянутой Бациком тряпкой и вздохнул.
– В общем так почему-то я и думал. Изъять бы у вас этот мусор для вашей же собственной безопасности, но вы ж немедленно нового натащите… Ничего у вас путного нет, придется мне со своим отрезом его стрелять. А жаль. Думал, у вас хоть какой-нибудь карабин будет лядащенький.
– А с отрезом что не так, дядя Володя?
– Ну, я ж отрез брал нам на харчи чего-нибудь спроворить и оборониться от зверя, на крайний случай. Целенаправленно с ним на чернозверя охотиться я все-таки не собирался. А придется. Когда медведь на защите своей собственности стоит, он дюже подлючим становится. Как человек какой. Я бы все-таки что-то более многозарядное предпочел. Впрочем, и так справимся. Пошли.
Все переглянулись.
– Да тебе я говорю, стажер, – хмыкнул Соловей Юрию. – Пора тебе к медвежьей охоте приобщиться. На живца. Живцом, впрочем, будешь ты. Отвлекать станешь.
– Может, ему какое ружье все-таки из наших дать? – просительно протянул Бацик.
– Ружье… – Соловей тяжело задумался. – Рано ему еще ружье. Еще меня пристрелит ненароком. Или себя. Ну его нафиг. Ружье – опасное оружие. Я б оружие лучше у всех отобрал, особенно у армии. Вот кому оружия точно давать нельзя, так это нынешним солдатикам. Все равно они им пользоваться не любят и не умеют. А если война – то уж просто сразу населению это оружие раздать – эффект ровно такой же будет. И большая экономия в деньгах в мирное время.
И выдав эту государственническую сентенцию, объяснил – как скомандовал:
– Смотри. Вот язык кустов, он в них хоронится. Лежки себе там устроил, на каждую по куче поротой рыбы пригреб и лежит – на одной из них. Зверь умный, все эти места вроде как от базы рядом – вон, камнем докинуть можно, но ни с какой точки отсюда не просматриваются. А вот если кто-нибудь пойдет на устье речки прямо через вон ту кочку, – тут Соловей показал стволом отреза на какой-то темный выворотень, находившийся довольно далеко от ручья, – тут он не выдержит и попробует его попугать. Есть живьем, не боись, не станет, но будет прыгать в кустах и реветь, так, чтоб страшно было.
Обычай у них такой. Но для того чтобы там, на краю поймы оказаться, – Соловей прошел вперед метров десять, вскинул к плечу отрез и удовлетворенно остановился, – ему придется пройти метров двадцать по чистому месту, а значит – бок мне показать. Давай, двигай наискосок, как будто ты ручей собираешься через устье переходить…
Маканин шел по траве, не сводя глаз с колышущегося вдоль ручья мелкого ивняка. Как ни странно, страшно ему не было совершенно – за время похода он успел поверить в своего напарника так, как истово верующий человек верит настоятелю сельского храма – с абсолютной убежденностью в том, что тот в состоянии справиться с любой ситуацией. Кроме того, очень хотелось увидеть медведя.
Впереди и сзади в воздух поднялось несколько чаек. Юрий вздрогнул, но сразу же понял, что там, откуда поднялись птицы, никакого медведя не было и быть не могло, более того, они и не могли его видеть и слышать, то есть поднялись по каким-то своим делам.
По лицу ударил заряд ветра. Горизонт темнел, поверхность моря забугрилась устрашающими черными волнами.
Сбоку грохнул выстрел.
Кусты в десяти метрах затряслись, забились, в них мелькнул бурый мохнатый горб, потом вверх, к небу, метнулась лапа с растопыренными изогнутыми когтями. Один за одним, очень быстро, ударило еще два выстрела, лапа задрожала и так и застыла, вытянутой к небу до локтевого сустава.
– Отойди, парень, – прокричал Соловей откуда-то сбоку.
Маканин послушно вернулся к вагончику, Соловей, напротив, быстро подбежал к кустарнику, вгляделся в него внимательно, снова выстрелил. Лапа вздрогнула, но так и осталась стоять, словно зацепившись за облако. Соловей вернулся к столу.
– Медведя надо бить чем ближе, тем лучше, – назидательно сказал он. – Сто метров лучше, чем двести, пятьдесят лучше, чем сто, десять лучше, чем пятьдесят. Ближе чем на десять, правда, его подпускать не стоит. Ну и оружие надо для этих дел надежное иметь, которого в таких змеиных гнездах отродясь не водилось. Море, туман и людское небрежение любое оружие мигом в ноль сводят.