Авария на Колымской трассе (Хасын). 1949 год. Из архива Сергея Кочнева.
Вот он, прямоугольник тонкого, чуть желтеющего от времени, картона, лежит на столе и тихо-тихо, так мне кажется, ведёт рассказ о многометровых заносах, о перевёрнутой огромной машине, об обледенелой трассе, о стоящих около машины людях в валенках… а к валенкам привязаны коньки-снегурки…
…Обидно, чёрт возьми! Всего-то километров двадцать осталось до домика дорожников, где и обогреться, и поесть можно нормально, и переночевать, и чифирь сварить, и даже спиртом разжиться. А тут — на тебе!
Главное — из машины не выйти, ветрюганыч с ног валит, снег в одно мгновение залепляет глаза, и не видно ни зги, а лобовое стекло всё под снежной коркой. И воет, и воет, как свирепая стая, ветрюга-ветрюганыч! И задувает, и режет острой, как стекло, крупой! Приоткрыл Василий окошко и тут же снова закрыл — в кабину ворвался целый буран и снежным зарядом плюнул прямо в лицо.
— Зараза!
А ведь как всё хорошо было с утра! У Ильи Андрюшкевича в Палатке забрал посылку с Бобровицы. Первую посылку, что с воли, без шмона.
С Ильёй Василий познакомился ещё в трюме, на соседних нарах оказались. Кричали зеки тогда в болтанке друг другу номера свои, клички и имена цивильные на случай, если кто в живых останется и сможет весточку подать родным.
В Палатке, в 37-м, Илью расконвоировали и направили механиком в лучшую в недалёком будущем автобазу на всём пространстве бывшего союза. Но до этого пересекались их судьбы и на Спорном, о котором уже упоминалось многократно.
Илья быстро освоился на новом месте, перезнакомился со всеми и вскоре стал чуть ли не лучшим другом-приятелем заведующему почтовым отделением.
О! Вот это, действительно, здорово!
Заведующий хоть и вольнонаёмный, но хороший парень, понимает и сочувствует. С ним Илья уже раза три договаривался о том, чтобы с воли посылки на его имя приходили.
Теперь и для Василия пришла, наконец.
Домашнего сальца Василий не видел уже много лет, даже вкус стал забываться. А тут — вот оно, шмат добрый, с килограмм, не меньше, в чистые тряпицы завёрнут и шпагатом перевит, ну, мало ли что.
«Сахар колотый, тоже с килограмм… Нет, пожалуй, тут кило два, точно, будет. Спасибо! О! Варенье! Яблочное, наверное… или… нет, не понять… Потом распробуем… Ух ты! Коньки! Мои… точно! Ай, мамуля! Мамулечка! Лучше бы… Ладно, коньки, так коньки… Дарёному коньку… Ой! Ты ж моя коханая! Шкарпетки… раз, два, три… шесть пар… шерстяные… О це гарнесенько! О це дюже гарнесенько! Боже ж ты ж мой жежь! Гречка! Гарно! Тю… Да здесь тоже кило два будет! А це шо? Ковбаса? Точно, ковбаса… кровяная…»
Чуть не расплакался Василий. Дошла колбаса, не погибла. Вся скрутка густо-густо смальцем смазана. Хоть сейчас бери, да ешь. Отломил шмат.
— Илья! Ходи до мэне! Что стоишь? Иди сюда… Попробуй! На! Бери, бери.
Съели по здоровенному куску. Илюха аж жмурился от удовольствия.
— Знаешь, самое вкусное, это пожарить с гречкой. У-у-х! Вкуснотища Прости… Я тут накрошил…
— Да ладно. Я уберу.
— Всё, Илюша, поеду я. Спасибо тебе огроменное!
— Да мне не за что! Это корешу спасибо.
— Ну и ему, конечно. Тебе-то оставить сала?
— Не, Васёк, не надо. Лучше сахара оставь немного, сколько не жалко.
Оставил Василий Илюхе половину присланного сахара, уложил всё из посылки в котомку, распрощался и продолжил путь-дорожку.
Настроение было самое что ни на есть распрекрасное, и в голове вертелась песенка Вадика Козина, ох, очень Василию она нравилась: «У входа в храм одна в лохмотьях… О, дайте милостыню ей». Беранже, однако.
С Вадимом они ещё в Харькове на танцах в парке дружбу свели. Вадик попросил его немного подыграть на гитаре. Василь по молодости лихо на семиструнке наяривал, хотя ни одной ноты не знал, всё по слуху подбирал. А у Вадима гитарист, собака, обрадовался, что от жены на гастроли уехал, ну и… вдарил по самогоно-о-оча-ке-е-е-ее. Так вдарил, что не то что играть, сидеть не мог, сразу на бок валился, и глаза дурные в кучку.
Василий с девушкой немножко культурно отдыхал в центральном городском парке, имея в руках хорошей работы семиструнную гитару, которую купил по случаю у какого-то неизвестного гражданина. Вдохновлённый присутствием девушки, он лихо наяривал и «У самовара», и «Пароход», и всякое другое разное из Утёсова, из Козина, из Лещенко, из Юрьевой… Ну, сами понимаете, впечатление производил! Соловьём заливался!
Вдруг, вы не поверите! подбегает к нему до боли знакомый гражданин и чуть ли не на колени бухается: «Браток! Выручай! Денег дам, сколько хочешь, только выручай!»
— Погодь, земляк, я же не один!
— Девушке твоей тоже денег дам, помоги, умоляю!
— Да ты объясни, что случилось?..
Ну, вот так они и познакомились. Василий подыграл Вадиму две или три песни, с ходу, без репетиции. От денег, конечно, отказался наотрез.
— Какие деньги?! Вадим?! О чём ты?! Пойдём, лучше, ко мне в общежитие, я тебя с ребятами познакомлю. Ух! Они обрадуются.
Пошли после танцев в общежитие, и до утра там орали песни…
Да! Было времечко!
Тяжелый тягач «Diamond» на Колымской трассе.
Крутил Василий баранку, а перед глазами пролетали воспоминания, звучали в душе песни, звенела гитара… Звенела она, звенела… Лица знакомые, родные мелькали… «Василь! Давай «Дружбу»!» «Веселья ча-ас и боль разлу-уки-и-и!» Голоса весёлые, под гитару затягивали. Звонко, радостно гитара звенела, пальцы бегали по струнам, скакали по ладам… И пели-заливались струны, выводили голоса: «И в дальний путь! На до-о-олгие-е-е года-а-а!»
Очухался Василий, когда даймонд неожиданно пошёл юзом…
Вдарил Василий по тормозам, резко крутанул руль в сторону заноса, выровнял машину, переключил скорость, остановился, перевёл дыхание и тут только обнаружил, что заметает кругом со страшной силой, что снегу на трассе намело чуть ни с полметра, и что стоит он правее ближайшей вешки, значит, почти уже в кювете…
Вышел посмотреть, проверить. «Вот ё-моё! Замечтался! Буквально сантиметров каких-то двадцать вправо ещё и кувыркнулся бы в Хасын. А Хасын-река — ох! — быстра и глубока.
Как же так? Час назад ясно солнышко, а теперь вокруг только тучи тяжёлые чернопузые, снег лепит, и ветерочек, будь здоров, поднимается. Надо торопиться, надо. Как бы не пришлось в буране куковать».
Ну, тут, понятное дело, уже не до воспоминаний и мыслей радостных. Залез в кабинку. Завёлся и двинулся осторожненько дальше от вешки к вешке.
Помните, друзья?
«…Ни огня, ни чёрной хаты,
Глушь и снег… Навстречу мне…»
Мётлы лишь торчат одне…
Вдоль всей колымской трассы, чтобы не сбиться с пути, были понатыканы длинные палки с привязанными мётлами — вешки. Мётлы — или веники — располагались в двух уровнях: по центру и сверху и обозначали: «дорога прямо», «поворот», «опасный участок». Возможно, что была целая система знаков, построенная на взаимном расположении этих мётел, но кто теперь может это разъяснить?
Зима на Колымской трассе.
Когда дорогу заметало, и колею невозможно становилось разглядеть, то водители ориентировались лишь на эти знаки. А заметало серьёзно, глубина снега доходила до двух метров, а потому вешки делались длиннее.
Рулил потихоньку Василий в снежном безумии, и тёмная тревога всё больше и больше закрадывалась в душу. Машина уже еле-еле продвигалась на низшей передаче, приходилось останавливаться, сдавать назад и с разгона брать очередной сугроб. А ветер-то, ветер, всё сильнее и сильнее задувает, клочьями летят тучи и бросают снежные заряды.
Ещё заряд! Ещё!! Залп целый! Снова залп! Град залпов!!!!
— Стоп! Всё. Дальше не можно! — пронеслось в голове.
Когда совсем стемнело от ветренно-снежного неистовства, так, что и вешек уже было не разглядеть, встал Василёк окончательно. И вдруг как-то полегчало на душе: спешить не надо, рвать жилы не надо, а надо успокоиться и просто ждать.
Не впервой Василию было пережидать буран, и внутренне он был готов к такому повороту. Причём, прошу заметить, не только внутренне, но и, так сказать, в смысле бытовом. Всегда зимой возил он с собой малюсенькую буржуйку, изготовленную из жестяной банки от томатной пасты, в ней — кучу щепочек для розжига, а под сиденьем несколько сухих поленьев и в кузове ещё с десяток поленьев, завёрнутых в брезент. Кроме того, имелось два ватных одеяла, чтобы утеплиться, и пляшечка со спиртом, для того же предназначенного и в медицинских целях. Лыжи… Василий когда-то заказал их у эвенов на случай, если нужно будет пешкомобилем выбираться. Под сиденьем, опять же, сухой паёк…
«О! Посылка же ещё! Сало, сахар, варенье! Да мы сегодня просто живём! Да нам не страшен серый волк, серый волк, серый волк…»
Как только в мини-буржуйке запылал весёлый огонёк, настроение заметно поднялось, тёмные мысли отлетели в буранное заоконье, и стал Василёк готовиться к ночёвке.
А и сколько же
добру молодцу
куковать-ночевать
под буран-метель?
Можно выдержать,
можно выдюжить
сколько хватит дров
в печь-буржуечке…
Буран бушевал трое суток, и трое суток Василий куковал.
На трое суток хватило, даже с запасом. Откуда запас? Где его спрятать? А деревянные борта кузова, это разве на запас? Многих водителей спасли эти борта, согрели, не дали пропасть в ночной морозной тишине. Правда, приходилось расплачиваться часто за борта за эти, стоя перед очередным судом в скорбной роли вредителя. Но, как правило, до вышки не доходило, ограничиваясь пятёрочкой.
В данном, сугубо частном, случае до бортов дело не дошло, и слава господу, что так.
Вот пишу я эти строки, и вертится в голове мыслишка подлая: а понимает ли меня хоть кто-нибудь?
Представьте, только представьте на одну маленькую секундочку, что нет у вас ни радиоприёмника, ни планшетника, ни мобильника, ни интернета, ни навигатора, никакой бы то ни было связи с внешним миром… ничего нет! Ни-че-го! А есть только Вы в кабине и буран за кабиной, да сугробы за кабиной в два роста человеческих высотой, так что дверцу не открыть. А до ближайшего жилья двадцать километров по этим самым сугробам! И Сникерсов с Марсами ещё не изобрели, а жрать, извиняюсь, ой как хочется. А нужду справить куда? Дверку-то открыть невозможно — снег не даёт, и пластиковые бутылки только в фантазиях изобретателей представляются. Полиэтиленовые пакеты даже не снятся ещё никакому смелому мечтателю!
Представили? Нет? И мне это сложно представить, хотя приходилось ночевать в кабинке чуть не месяц, но то летом было…
— Ой! Солнышко проглянуло… Это хорошо! Значит и выбраться можно будет вскоре… Веселья час… И боль разлуки… Готов делить… Чёрт… — на третье утро проснулся Васёк от тишины и сквозь толщу снега на лобовом стекле разглядел пробивающиеся лучики, — Главное, это не спешить… Главное, спокойствие.
Стал он откапываться. Умял снег дверцей, выбрался из кабины на крышу и огляделся. Сколько хватало глаз, расстилалась искрящаяся под весёлым утренним солнцем снежная равнина.
Кррра-а-а-сота!!!
Дело за малым — машину откопать, да дорожку проторить.
И взял лопату Василёк,
и копать стал,
чтобы откопать машину,
и час копал,
и два копал,
и три копал,
и день копал…
и к полудню второго дня
откопал машину.
А как откопал Василёк машину,
то надел он чудо-лыжи.
И на чудо-лыжах тех
пошёл дорожку торить,
а как пошёл он торить,
и проторил километров пять,
то стал вечер.
Тут призадумался и понял,
что торить ему
дорожку
не переторить…
И вернулся, и снова ночевал
в кабине…
Шёл по сопкам, по тайге, по нехоженым снегам, на зимовье своё шёл эвенский охотник. Как звали того охотника, знать не знаю и ведать не ведаю. На зимовье его ждали олени, жена и детишки малые, и шёл он споро.
Взойдя утречком на очередную сопку, чтобы оглядеться и дорогу наметить, увидел тот охотник далеко на горизонте дымок над трассой и разглядел среди бескрайней снежности машину с прицепом, а борта-то целые, не тронутые.
— Э-гей! — подумал эвенский человек, — Жив, однако, водитель. Шибко, однако, хороший водитель: машину откопал, печку топит, дым идёт, а борта, однако, не рубил. Похоже, Жених, однако, он шибко умный. Надо, однако, дорожникам сказать. Пусть выручают товарища.
Спустился охотник с той сопки, сделал крюк и к дорожникам, до которых домчался на быстрых лыжах своих часа за четыре, заскочил.
Василий же с самого утра был в волнении, и виной волнению этому был странный сон.
И снилось в кабинке Васильку,
как надевает он коньки,
а на улице ждут его.
И ждали на улице
братья его, и тоже на коньках.
«Как же так? — подумалось
Василию во сне том, —
Ты, Гриша, живой?!»
— Ну, вот сам же видишь, —
отвечал ему Гриша в том сне, —
Живой как есть.
— И ты, Ванечка, братишка,
тоже жив? —
вопрошал Василий младшего.
А младший только
смеялся звонко
вместо ответа.
— А как же, Ванюшка, наводнение? —
спрашивал его Васёк.
Только снова тот
ничего не отвечал,
а смеялся.
И оба брата на коньках
фигуры чертили
по ледяной дорожке.
А потом и говорит Ваня
старшему брату:
— Ты не беспокойся, Жених,
вода-то ведь замёрзла,
вот я на коньках и уехал,
и Гриша со мною уехал.
Уехали мы…
И ты уезжай!
И растаяли братья во сне
и не видел он их больше.
Вскинулся в кабинке Василий, вскочил, сбросив сновидение, чуть башку не расшиб о раму.
— Коньки! Точно, коньки! Надо по реке выбираться! На льду снега нет… А если и есть перемёты, их можно на лыжах одолеть. Ай! Мамулечка моя! Ай! Посылочка!
В страшном волнении сварил по-быстрому чайку, перекусил и стал готовиться к походу. Для начала лыжи надел и за час с небольшим проторил тропу к реке и обратно вернулся. Машину попортил, снял всё, что нужно было снять, и открутил всё, что нужно было открутить. Затем инструмент и самые ценные причиндалы в брезент упаковал и в снегу соорудил тайник. Лыжи с палками длинной верёвкой к спине привязал, котомку с остатками провизии пристроил и пустился в путь.
Охотник эвенский, несмотря на все уговоры, чай пить не остался.
— Нельзя, начальник! Однако, ждут меня. Надо идти. Ещё успею до темноты к зимовью. Спасибо, однако.
Проводили гостя до порога дорожники и стали ужин собирать, да соображать, как завтра с утра начнут на помощь Жениху пробиваться.
Дальше по законам детективного жанра следовало бы написать, что неожиданно залаяли в сенях собаки, Джульбарс и Рита, и дорожники в смятении схватили ружья для отражения нежданного агрессора. Вообще-то так бывало довольно часто, беглые уголовники любили поживиться в избушках дорожников, а потому в каждой имелось на этот случай ружьецо, да не одно. Притаились мужики, нацелились на дверной проём и стали ждать, когда бандюги пожалуют.
Но пожаловали не бандюги. Скрипнула входная дверь в сени, и тут же грозный лай сменился ласковым поскуливанием и лаем радостно-приветственным. Недоумение вползло на лица суровых мужиков с ружьями. И разрешилось это недоумение, как только дверь распахнулась, и в избушку, ковыляя на коньках, в сопровождении верных Джульбарса и Риты, прошествовал снежный человек, и оказался… когда снял шапку и размотал шарф… Василием!
Удивились мужики до невероятности: как он смог?!
И стал после этого Василий не просто известен, а знаменит по всей Колыме, и редко можно было теперь встретить водителя, у которого под сиденьем не были бы припасены коньки для самоспасения по реке.
Такую вот историю открыл мне прямоугольный кусок картона, желтеющий под неумолимым течением времени.