За порядком четко следили власти. В 1914 г. в Охотском уезде этот порядок обеспечивали 3 пристава. 1 полицейский надзиратель, 15 городовых, 6 урядников, 10 стражников.
В целом на всю армию полицейских в губернии – в 191 человек, не считая 17 письмоводителей при приставах, тратилось в год 164640 рублей. Губернатор Камчатки ежегодно получал 14 тысяч рублей.(газета «Полярная звезда». П-К. № 40 (370) от 28.05. 1926 г.)
В 1915 г. в Охотском уезде проживало 5163 человека, в том числе русских – 783, из 4374 эвенов, и кочевой образ жизни вели 3423 чел. Все северяне были приписаны к 30 родам и занимались в основном оленеводством и охотой.
Ола, по словам чиновника Н.М.Березкина, к 1915 г. представляла «… Всех жилых и нежилых построек можно насчитать лишь тридцать. Расположены они в высшей степени беспорядочно, и ничего похожего на улицы в этой деревне не замечалось: все постройки очень ветхи и крыты корьем».
Дочь учителя — Зоя Игнатьевна Варрен (Сизова ) в 1990 году передала мне свои воспоминания. Интересные характеристики, яркие впечатления, даже язык и стиль общения односельчан и родственников передаваемых автором, делали ее мемуары запоминающимися. Часть из них была опубликована в книге очерков «Время. События. Люди» (Магадан, 1967), но большая часть представляется читателям впервые.
-Первые шаги ольскому учителю давались трудно. Не было доверия местных жителей, для которых дети — это самое святое, самое неприкосновенное. Надо было добиться, чтобы дети доверчиво тянулись к учителю. Избежать ситуации, когда испуганно блеснув глазенками, они кидались к юрте, прятались за нее и настороженно следили оттуда за каждым шагом нового человека. Стоило ему неожиданно повернуться, как они исчезали, и слышался быстрый топот многих ног. После Петропавловска — Камчатского, оживленного приморского городка-порта, тишина здесь, на Оле была какой-то звенящей, изредка она нарушалась надрывным концертом собак.
-Н — да! Нельзя сказать, что вы здесь умираете от веселья, — сказал Игнатий и пошел в юрты «гостить», знакомится со стариками.
Этот обычай почитался всеми, кто хотел иметь авторитет в сельском обществе. На следующий день молодежь собралась на охоту.
-Чего опять? Какой из тебя охотник!, — небрежно растягивая слова воскликнул Николай.
-Ничего, поглядим, — буркнул отец.
Одет он был, как все, в ровдужные штаны, косоворотку, торбаса и говорил так же, на местном наречье, перемешивая русскую речь с тунгусской. По дороге к озеру, он не молчал ни минуту, рассказывал, расспрашивал.Потом вдруг сильным голосом запел:
Бывали дни веселые,
гулял я молодец,
не знал тоски-кручинушки,
как вольный удалец!
Научил всех этой песне. А когда возвращались домой, то оказалось, что уток у него больше, чем у других. Часть добычи он отдал теще Марфе Анисимовне, а часть отнес соседской вдове Анфисе. Дипломатические отношения с ольчанами постепенно налаживались.
Односельчане присматривались к семье учителя. «Бабушка, пока силы были, часто рубила дрова, — рассказывала Зоя Игнатьевна. — Широко, по-мужски расставив ноги, с силой рассекала топором чурбаки.
-Эх, хорос ты, Марпа, баба, — заметил местный охотник. — Хоросо работаешь!
-Ну, дык, чай мы сибирские!
И подбоченившись, густым грудным голосом пропела:
« Мы, сибирские бабеночки,
нигде не пропадем.
И заброшенные снегом
красной розой расцветем!».