До лета 1944 года я о Колыме ничего не знал. Знал, конечно, о репрессиях и массовых ссылках, но на Соловки, «Беломорканал», на Урал, в Сибирь…
По натуре я фаталист – покорно подчинялся судьбе – тому, что было записано в «книге Судеб» обо мне. Лишь дважды за всю жизнь я решительно воспротивился «Судьбе» — в 1936 и в 1945-1955 годах. В первый раз я категорически оказался поступать в Тбилисский Университет на физмат, несмотря на большие льготы, предлагаемые ректором Университета. Дело в том, что я занял первое место в математической олимпиаде среди 200 отличников – выпускников 1936 года всех школ Западной Грузии. Отказался в пользу атомной физики – подал заявление в Ленинградский институт физических проблем, где заправлял П. Капица. Был увлечен «романтикой». Однако вмещалась «Судьба» и я стал горняком. И я, кстати, не жалею об этом.
Второй раз я, будучи уже на Колыме, категорически отказался вступать в партию. О неприглядной сути партии узнал в Смольном, и особенно, от заключенных на Колыме. Меня всячески побуждали, принуждали к этому в течение 10 лет, после чего отстали, но стали притеснять.
Моему направлению на Колыму предшествовали, способствовали следующие обстоятельства:
1. Согласно Ленд-лизу в порту Находка к 1944 году скопилось много горной техники, весьма совершенной, американского и канадского производства – драги, экскаваторы, компрессоры, буровые станки, перфораторы и другие машины. А в это же время разработка россыпей на Колыме велась весьма примитивно, в основном вручную – с помощью лома, кайла, лопаты, тачки, грабарки. Всю эту технику было решено направить на Колыму. Для организации работы этой техники требовались горные инженеры и механики. Колыма в это время была особым районом, подчиненным МВД. Поэтому МВД срочно стало направлять таковых на Колыму.
2. В октябре 1941 года я прибыл в Ташкент из Кривого Рога и сразу же предстал перед строгой комиссией военкомата. Примерно из 5000 студентов нашего института комиссия отобрала только 11 человек для зачисления летчиков испытателей в г. Арысь. Среди них был и я. Мое здоровье оценивалось на «отлично», и об этом, видимо, знал министр МВД Узбекистана.
3. Наша группа, значительно поредевшая, защитила дипломы в июле 1944 года.
4. Я окончил институт и защитил диплом на «хорошо», несмотря на сплошные отвлечения на строительство каналов, угольного разреза в Ангрене, карьера самородной серы в Шор-Су и других объектов для нужд войны.
Теперь коротко о пути, которым судьба привела меня на Колыму. Я и мой друг Николай Калашников были приняты без экзаменов, как отличники. Я в Ленинградский институт физических проблем, а он в военно-технический институт. О чем мы имели удостоверения. И вдруг, в августе, нас срочно приглашают в Ленинград в выборгский райком комсомола, а оттуда в Смольный, где мы жили, питались и проходили медкомиссию, подобную для нынешних космонавтов. Оказывается, на предмет зачисления в школу контрразведчиков по Скандинавии (об этом я узнал позже). 1 сентября я наведался в институт (отпустили с трудом, ибо комиссия была на полпути), где мне сообщили об отчислении по причине неявки на конкурс. Оказалось, на одно место было 12 отличников, и в августе был устроен конкурс среди них. Справки из Смольного и комсомола мне не помогли и мне пришлось пройти всю комиссию. Однако, несмотря на отличное здоровье, на мандатной комиссии меня не приняли по причине «псковской рожи», не похожей на скандинавские. Это по сути, а мне объявили, что-то другое – невнятное, а теперь забытое мною. И все же устроили меня на энергомаш Политехнического, расположенного рядом с корпусом Капицы, который обещал перевести меня на освободившееся место. Жил я в студгородке на лесном проспекте.
Наступает Новый 1937 год — новогодние каникулы. В то время поезда ходили медленно и долго стояли на станциях. До Кутаиси поезд из Ленинграда шел через Баку более 4-х дней. Поэтому решили встретить Новый год в Ленинграде. Мы – это 7 ребят из нашей школы. Двум грузинам прислали из Кутаиси по бурдюку вина. В канун Нового года мы прошлись по Невскому – накупили котлет, гречневой каши, лещей и ведро моченых антоновских яблок. Встретили Новый год хорошо, в общежитии у Калашников, шикарно обставленного в сравнении с железными кроватями и некрашеной фанерой столов и тумбочек в нашем общежитии. На следующий день скорая отвезла меня в жару и без памяти в больницу – институт Боткина с диагнозом «дизентерия». Яблоки были заражены финнами, ибо готовилась война с ними. Остальные ребята отделались испугом, а я пролежал в больнице около 4-х месяцев. Тогда ещё не знали, как лечить дизентерию и большинство умирали, особенно ночью. Мне помогли молодость и дежурные сестры – студентки 3-4 курсов мединститута. По выходу из больницы, исхудалый и обескровленный донельзя, я по дороге в общежитие подхватил бронхит и слег в стационаре общежития ещё на месяц. Консультант – врач профессор порекомендовал срочно покинуть Ленинград, иначе капут. Рекомендовал Среднюю Азию.
Друг Калашников купил билет, уложил на нижнюю полку, поставил корзину с продуктами и вином, пожелал счастливого пути. Так я оказался в Ташкенте, где жил старший брат Иван – главбух наркомзема УзССР. Мне и родителям отказали в прописке, и мы поселились во Фрунзе – тогда небольшом городке Пишпеке. Так моя «Судьба» отвела меня от атомной физики, а заодно и от участия в страшной войне с финнами. Всю зиму студентов почти ежедневно гоняли на стрельбища на лыжах – готовили к этой войне.
Во Фрунзе я устроился инструктором физкультуры в создаваемый «Пищевик» с окладом 500 рублей в месяц. Подал заявление в МВТУ им. Баумана в Москве на физический факультет, близкий к атомному. Был принят без экзаменов, назначен старостой группы, с предоставлением места в общежитии и стипендии.
И здесь опять вмешивается «Судьба» — в августе вызывают в военкомат и направляют в полковую школу на 2 месяца. Я к Панфилову (прославившемуся при защите Москвы от немцев, он был военным комиссаром во Фрунзе) – скоро, мол, выезжать на учебу в Москву! Бесполезно! Полковая школа готовила командиров отделений (10 человек), комплектовалась грамотными ребятами. Была расположена в палатках, в красивом зеленом ущелье, в 40 км от Фрунзе. В октябре окончил школу и опять к Панфилову. Он уговаривал, обещал военную академию, и в конец рассердившись моей неуступчивостью, приказал срочно выезжать на границу с Китаем, иначе меня будут числить дезертиром.
Через 2 дня на грузовой машине 20 человек новобранцев повезли по очень плохой дороге через озеро Иссык-Куль на погранзаставу. Место чудесное – чистая веселая речка, зеленый склон, лес и горы вдали. Комиссар заставы вызвал через неделю, ибо моя фамилия на «Я». Я чистосердечно изложил свои заботы. Он скреб в затылке и велел зайти вечером. Вечером он вручил документы на учебу в МВТУ. Почему он это сделал – мне непонятно.
Добирался до Фрунзе на попутных ещё неделю, и сразу в Москву, а на дворе уже ноябрь. В МВТУ меня давно отчислили за опоздание и никакие мольбы не помогли. Вернулся во Фрунзе, и «о, ужас» — документы не пришли. Пока звонил, телеграфировал в Москву, наступил декабрь. Стало страшно – я – дезертир! Рванул в Ташкент за советом к брату Ване. С его помощью устроился, без документов! На горный факультет, с правом, в дальнейшем, перевода на энергофак. Но на горфаке понравились ребята — спортсмены, туристы, я обрел двух друзей Годованникова и Гилилова, и я решил стать горняком.
А теперь коротко о том, как направляли меня на Колыму, и, как мы (я, моя мама и Таня), добирались до нее. В июле месяце в кабинете директора института заседала комиссия по распределению окончивших горфак. Мы находились в предбаннике – в приемной директора.
Через полчаса из кабинета выходит зам. директора и майор в форме и называют мою фамилию. Мне предложили следовать за майором – «он все объяснит по дороге». Однако майор шел молча, лишь при входе в здание МВД буркнул часовым – «он со мною». Поднялись на 2-ой этаж, вошли в кабинет (оказывается он был наркомом МВД Уз. ССР) – он, молча, снял китель, выпил воды, закурил, сел в кресло и, наконец, вымолвил с большим акцентом: «ты, знаишь, что идет война?». «Знаю» — ответил я. Пауза (собирается с мыслями). Потом впился в меня глазами и говорит: «Тебе надо через два дня уезжать во Владивосток и дальше пароходом на Колыму. Если не уедишь, то поедишь туда под конвоем, как заключенный!». Я спросил: «А где эта Колыма?». На что он ответил: «Ты грамотный и скорее меня сможишь узнать. Завтра приходи за документами».
Я помчался в библиотеку и узнал главное, что там очень холодно – близко полюс холода. На следующий день мне выдали приблизительно 6000 рублей, отношение на билет в офицерский вагон и на месячный офицерский паек, а так же записку в лагерь на получение спецовки и ботинок американских. По дороге в общежитие, где меня ждали Таня и Юрка Богатырев (приятель), я купил пирожки и бутылку шампанского. Мы с Таней уже были связаны узами Гименея, но не зарегистрированы. Я рассказал о направлении и обещал Тане прислать деньги на продолжение учебы в Ташкенте. Она же взбунтовалась и тоже захотела ехать на Колыму, подобно декабристкам. Ни мои, ни Юркины уговоры не помогли. Оказывается, она всю жизнь мечтала о Дальнем Востоке! А что делать мне, ведь завтра нужно уже выезжать?! Да, и наши обувь и одежда не годились для Колымы! У меня были резиновые тапочки, кепочка и старая шинель (железнодорожная из Ленинграда). У Тани босоножки, пальтецо. И все таки Таня победила. Я пошел с нею к майору и представил её невестой. (Здесь моя память стерлась, не помню эту сцену). Тане тоже выдали документы на билет и паек, и 1500 рублей денег. В лагере мне выдали спецовку хаки и военные ботинки, а Тане купили на толкучке офицерский полушубок за 1500 рублей.
В это время состоялся разговор с мамой по телефону, она одна жила во Фрунзе (папа умер в 1943 году), ей было 63 года, она торговала в ларьке для студентов. Они часто подделывали талоны на сахар вместо соли, ибо мама плохо видела, и её уволили. Мама мне устроила более бурную сцену – тоже хотела ехать на Колыму! Пришлось опять идти к майору. Реакция его была очень бурной – ругался, топал ногами, стращал… и все же тут же связался по телефону с МВО Киргизии и просил подготовить маму к поездке на Колыму. Вскоре мы заехали за мамой, она очень удачно отоварила наши пайки и всю дорогу до Владивостока мы ехали сытно. До этого, в Ташкенте, мы голодали.
Дорога оказалась очень красивой. Моя сокровенная мечта – ещё раз проехать по ней туда и обратно! Во Владивостоке было отделение «Дальстроя», где нас поместили в маленькую, чистенькую гостиничку. Рынок во Владивостоке был богаче и дешевле. Помню, купили булку хлеба из канадской муки 2 кг за 200 рублей и 2 стакана красной икры по 25 рублей и съели за один присест, переглянулись, засмеялись и повторили.
Через неделю нас направили в Находку, где мы должны были погрузиться на пароход. Здесь поселили нас в бараке в одной из зеленых, красивых падей (распадок), в некотором удалении от порта и города (5-6 км). В бараке нас, ожидающих парохода на Колыму, накопилось порядка 30 человек. Это были члены семей по вызову, командированные, запоздалые отпускники и мы. Нас поразила красота и мощь дальневосточной ПРИРОДЫ! Ждали парохода мы до конца октября. Нас погрузили на пароход типа «Либерти», водоизмещением 10 тыс. тонн, цельносварной американский в трюм, где картошка была снизу, сверху и по бокам. Выходить на палубу запрещали до прохода пролива Лаперуза, боялись японцев. На 5-ый день прибыли в Магадан, 2 ноября поздно вечером. И во Владивостоке, и в Находке и в Магадане поражали высокая организация, дисциплина и забота о нас. В Магадане, к приходу парохода заранее была подогнана машины, которые отвезли нас в уютный барак, где-то в районе нынешнего рынка. Тепло, чисто.
Тогда Магадан был в основном деревянным. На месте нынешней гостиницы «Магадан» стоял 2-хэтажный ресторан «Север», деревянный, на первом этаже была столовая, посуда – консервные банки, выпивка – спирт. На месте «вышки» и далее были склады, за деревянными заборами. Здание «Дальстроя» было окружено деревянными бараками. В магазинах, деревянных, нас удивили: балыки, сгущенка, яичный порошок, американские консервы и многое другое.
Начальником «Дальстроя» был Никишов, начальником отдела кадров – полковник Никишечев. Последний, после заполнения анкет, направил меня к В.П. Березину – он заведовал Техническим отделом «Дальстроя». После продолжительной беседы со мною, Березин рекомендовал мне остаться в Магадане – у него в техническом отделе. А вообще предлагал на выбор – от горного мастера до главного инженера прииска. Пока я оформлялся на работу, мои женщины провели глубокую разведку и определили, что нужно проситься только на трассу – на прииски. Там гораздо лучше со снабжением! Пришлось заявить Березину – «хочу на трассу по его усмотрению». Он ещё побеседовал со мною и рекомендовал главным инженером на вновь открываемый на Индигирке прииск «Победа». Это недалеко от рудника, где работал Саша Ясаков.
И вот мы поехали по трассе, тогда ещё не оконченной даже, до Берелёха (650 км) и плохо обустроенной. Прибыли в Берелёх, а там ждет телеграмма с прииска «Победа»: «Семью Ясакова задержать, нет жилья. Всего 2 палатки. Гл. инж. Индигирского управления Соколов». Позже, в Магадане мы с ним имели приятельские отношения.
Я позвонил в Магадан Никишечеву, он рекомендовал ехать в Нексикан – в Горное Управление – Чай-Уринское, недавно созданное. Начальником управления был полковник АРМ (фамилия такая, горный инженер), главным инженером – Осепьянц, большой энтузиаст внедрения новой техники, поступающей из Находки. Мы 10 дней жили в Нексикане – в конторе Горного Управления. Осепьянц уцепился за меня с целью организовать высокопроизводительную шахту за счет поступающей техники. Но все прииски отказывались принять меня – не было жилья. Наконец, на прииске Чай-Урья сгорела пекарня и начальник прииска Тараканов обещал организовать в ней жильё для меня. Осепьянц срочно организовал проект механизированной шахты на прииске Чай-Урья, а меня назначили начальником этой шахты.