До вечера путешественники прошли около пятнадцати километров, встретив еще две группы баранов. Перед сумерками Соловей выбрал плоскую ступеньку на склоне, который больше напоминал кладбище доисторических животных: он весь был покрыт серыми хрупкими «ребрами» длиной в рост-полтора нормального человека – сухими стволами кедрового стланика.
– Горельник старый. Знатный пожар здесь был. Лет тридцать назад, наверное. Идеальное место для ночевки. Ну, стаскивай сюда дров сколько сможешь, тут и заночуем… Только сперва желательно с нашей лежанки всю бруснику собрать.
Юра увидал, что практически вся поверхность площадки, куда они уже скинули рюкзаки, напоминала витрину индийского ювелира – на темно-зеленом ковре были рассыпаны тысячи бусинок налившихся красным цветом ягод. Юрий принялся подтаскивать стволы-ребра, а Соловей – собирать бруснику в котелок.
– Мишка сейчас бруснику не жрет, брезгует, – продолжал приговаривать он. – Это вот она перезимует, из-под снега вытает, тут он ее уплетать и начинает. Знатный из него тогда экскремент выходит, будто варенье ягодное – прямо можно в банки закатывать и на рынке продавать.
– А сейчас он что ест? – спросил запыхавшийся Юрий.
– Сейчас осень. Выбор у него большой. Основной харч – это шишка кедрового стланика, она вот-вот поспеет. Голубика, опять же. Рыба уже почти отошла, он сейчас в горы подниматься начнет. Но медведь весной и медведь осенью – это два совершенно разных медведя. Осенний медведь, если это не шатун перед снегопадом, – зверь тихий, аккуратный и осторожный. Мы по местам пойдем, где сотни их живут, посмотрим, много ли ты увидишь? – сказал Соловей и ловко запалил сложенный под нагромождением стланиковых стволов небольшой палочковый домик. Из него к небесам потянулась полоска света, лизнула серые ребра умерших растений, растеклась по ним струей оранжевого нежного пламени и вдруг охватила весь ворох, слившись с багрово-оранжевым закатным небом.
Несколько минут компаньоны сидели молча, уминая бруснику прямиком из котелка, запивая горячим терпким чаем из кружек. Потом Соловей понимающе хмыкнул и дернул подбородком в темноту на южной стороне.
На границе небесной акварели и масляной живописи земной поверхности, в километре от их становища, словно тлеющий кончик спички, горел другой костер. Костер следующего за ними человека.