Никита и Саша вечером в избушке пьют чай, и закусывают его ломтями свежепожаренного хариуса вперемешку со сладким печеньем. На улице стрекочет бензогенератор. Зимовье старое, трещит по углам, вдоль стенок изредка шныряют мыши, пытаясь подобрать крошки печенья, которые изредка роняют со стола мужики. Оба охотника только приехали на моторной лодке, головы у них гудят после долгого перегона в триста километров по таёжной реке Омолон.
— Слышь, Никита, вроде какие-то шаги за стеной, — настораживается Саша — улыбчивый высокий мужик средних лет, с каштановой, слегка вьющейся шевелюрой.
— Мерещится уже, Саня, — откликается напарник, невысокий, сухой, с острым лицом-топором лесовик-работяга. – От этого «Вихря» до сих пор шум в голове, да ещё станция молотит… Ну подумай сам — кто к избушке с людьми при работающем двигателе подойдёт?
— Да кто угодно, — хмыкает Саша. – Хоть медведь. Здесь, когда избушку строили, биологи жили, мышей изучали, так пока они в избе вот так спирт пьянствовали, под электростанцию, у них медведь ящик масла из ручья украл. Да и сохатый просто так подойти может.
— Сохатый – запросто, — соглашается Никита. – Он сейчас дурной, может на всякий звук подойти – на бензопилу, генератор. Гормон покоя не даёт. Айда выглянем…
Оба охотника тихонько снимают со стен оружие, и. даже не проверяя, заряжено ли оно (в таких местах все находящиеся в близком доступе ружья обязательно заряжены пулями), приоткрывают дверь и вглядываются в густые, как разлитая в воде тушь, сумерки. В стынущем пряном воздухе чуть ощущается выхлоп станции, на серебристой траве лежит жёлтый отблеск света из окна.
— Да нет, вроде не видно никого, — вздыхает Саша. – А здорово было б, если б сохатый сюда сам пришёл. Тащить никуда не надо…
— Дурак ты, Саня, — обрывает его Никита. – Лося возле избы разделывать, а потом уехать через день обратно в посёлок? Мишка на тухлую кровь придёт, он нам тут всё так разделает!
— Да, развелось здесь медведей в последнее время. Года четыре ещё их немного было, а сейчас чуть не на каждом кривуне следы, почти как лосей стало. Говорят, после пожаров в Якутии к нам пришли.
— Миха-биолог говорит, что не пришли, а сами у нас развелись, словно мыши какие.
— Может, и развелись. Стрелять их никто не стреляет, чуков со стадами оленей после начала девяностых, считай, что не стало. Геологоразведки – нет, вертолёты Ми-4 все списали. Никому эти медведи нахрен не сдались, вот и ходят по тайге королями. А ну, вырубай трещотку, тайгу послушаем.
Через десять минут, выключив электростанцию, друзья усаживаются на берегу Омолона, вслушиваясь в наступающую сентябрьскую ночь…
Как обычно в этих краях, перед заходом солнца наступает тишина, которая продлится до самого утра, пока прохладный воздух не начнёт скатываться ветром в речные долины.
На другом берегу гулко ухает лось. Сперва один раз, потом, с перерывом ещё, ещё и ещё. Саша складывает рупором ладони и издаёт очень похожий звук.
Уханье на другой стороне усиливается. Оно приближается, и наконец, начинает идти с одного места, метрах в трёхстах от сидящих на берегу людей.
— К реке подошёл, переплыть не решается, — говорит Никита. А так-то – совсем рядом, если б светло было, видел бы его как тебя.
Друзья возвращаются в избу, Сашка сразу заваливается на нары, Никита растапливает печку.
— Не знал я, что ты так лосем реветь умеешь. Завтра подманить попробуем?
— Да можно. На халяву никого подстрелить не вышло, послезавтра всё равно в посёлок подниматься. Что делать, раз собаки у тебя обезножели…
Саша имеет в виду, что стрелять крупного гонного быка, который только и может выйти на «рёв» с точки зрения гастрономии и кулинарии – самое последнее дело. Идеальной добычей здесь по осени считается телок-сеголеток, весящий, правда, почти двести килограммов; ну или не очень старая корова. Но и тех и других здесь стреляют с собаками, от которых именно крупный лось и уходит на махах.
— Да я не знаю, выйдет ли. Сам я их так не стрелял никогда, просто на метео бывает – делать нечего, а сохатые – вот они, в тайге мычат. Ну я им и подражал понемногу, лишь бы подразнить, — делится Саша воспоминаниями о жизни на метеостанции Молгочан.
— Ха, да у нас на реву только Димка Минтай стрелял. И не лося, а трактор «Белорусь». Не знаю, как он его за сохатого принял, только как даст двумя «спутниками» по кабине, у Кузякина все стёкла вдребезги. Тот и не понял, что по нему из ружья дали, решил, что пацаны какие-то на окраине посёлка балуются. Вывалился из трактора – и в погоню. Минтай тогда убёг и долго не признавался, что это он был.
— Да, в том году только, по пьянке в пожарке раскололся – мол, принял я Кузин трактор за лося – ревёт, деревья ломает и глаза горят, — подтверждает сонный Саша. – Но тут хоть Кузя целый остался. А на Колыме в девяносто седьмом Рифат коня вместо «хробоста » завалил. Да не просто коня, а такого, на котором якут ехал. Дело было в чозеннике, Рифат смотрит – понизу ноги идут – бурые с копытами. Он прикинул, где у зверька весь остальной организм находится, и приварил в это место в кустах из карабина. А из кустов – дикий вопль и топот убегающего тела. При этом на гальку рушится конь, в сбруе и с вьюками. Ладно, давай спать, попробуем завтра.
Просыпаются мужики в полшестого – туман течёт над Омолоном, но рыжие верхушки лиственниц на том берегу уже золотятся от солнца. Охотники сосредоточены, они разговаривают вполголоса, и едва попив чаю, на малом газу лодочного мотора переправляются через реку, туда, где вчера слышали голос великана.
Причаливают осторожно, Никита в откатанных сапогах спрыгивает в воду, подхватывает лодку за носовой фал, потом они с Сашей вытаскивают её на берег, стараясь не бренчать и не греметь вёслами. Подхватив оружие, поднимаются на невысокую терассу, заросшую мелким лиственничным подлеском.
Над рекой – абсолютная тишина, туман начинает распадаться на тонкие струи, которые поодиночке растворяются в воздухе. В сопках перекрикиваются кедровки.
Саша складывает ладони рупором, опускает его к земле и издаёт томный мычащий звук. Затем оба замирают, словно превратившись в корявые обломанные лиственничные пни. Они здесь настолько «свои» — пахнущие хвоёй, печным дымом, жареной рыбой и чаем, что поползень, проверяя стоящие рядом деревья ухитряется пробежать по рукаву суконной куртки Никиты.
Саша, увидев это, смеется одними глазами, едва повернув голову.
Никита тоже улыбается.
Оба ждут.
Минут через пять Саша снова повторяет свой призыв. Ещё и ещё раз.
И тут Никита быстро поворачивается в сторону торчащей рядом щётки зарослей карликовой берёзки.
Из кустов торчит здоровенная лобастая голова, шириной как днище от бочки и буравит обоих охотников маленькими злобными глазками.
Саня вслед за Никитой, мгновенно разворачивается, стаскивая с плеча двустволку и снимая одновременно предохранитель.
Кусты едва шевелятся и из них на тропу выкатывается огромный медведь, настороженно разглядывая так не вовремя зашевелившиеся пни.
— Чего это он? – вполголоса говорит Саша, не отрывая прицела от бурой, седой туши.
— Лося ищет, — голосом произносит Никита. – Который ревел. Он за лосем пришёл.
— А за нами – нет? – невинно спрашивает Саша. Оба охотника специально говорят довольно громко, чтобы незваный гость одумался и убежал.
— Хрен его знает, — отвечает Никита. – может, решит, что за одного сохатого мы вдвоём сканаем…
— Ну что, рубим его?
Медведь, стоя в пятнадцати метрах от людей, как будто улавливает изменение их настроения, приподнимается на дыбы, вглядывается внимательнее, и, испуганно ухнув, переворачивается через левое плечо и исчезает в зарослях.
Охотники отнимают ружья от плеч.
— Да, не только одному Минтаю трактор с лосями путать, — усмехается Саша, и мужики заливаются смехом.
— У тебя совсем мания величия — с трактором себя сравнил. Ну тебя на хрен, с твоей охотой на реву. Не ты сожрёшь, а тебя сожрут…
Автор: Михаил Кречмар.